Зеленые тени, Белый Кит

— Расскажи нам еще что-нибудь про ту ночь, — сказал изумленный Килпатрик.

— Черта вам лысого еще! — сказал священник. — Все — на улицу! Окружить парк, смотреть в оба! Встречаемся через час на этом месте.

— Вот это другое дело! — вскричал Келли. — Давайте, в самом деле, разузнаем, что у них на уме!

Двери распахнулись. Все побежали. Я преградил им дорогу и стал давать указания толпе, собравшейся на тротуаре, а священник руководствовался своим компасом.

— Келли, Мерфи, вам обойти парк с севера. Тималти — с юга. Нолан, Кланнери и Гэррити — с востока, Моран, Ма-Гвайр и Килпатрик — с запада. Выполняйте!

Но каким-то образом в этой неразберихе Келли и Мерфи на полпути к парку очутились в пабе «Четыре трилистника» и подкрепились перед охотой; Нолан и Моран повстречали на улице жен и вынуждены были искать убежища в «Четырех провинциях»; а Ма-Гвайр и Килпатрик, проходя мимо кинотеатра на Графтон-стрит, услышали пение Дины Дурбин и присоединились к Дуну, который коротал там день.

И в результате за инопланетянами наблюдали только двое — Гэррити с востока и Тималти с юга. Я присоединился к Тималти, который был так сосредоточен, что отказывался разговаривать.

Проторчав полчаса на леденящем ветру, Гэррити притопал к нам и возопил:

— Чем эти недоумки занимаются? Просто стоят себе посреди парка. Полдня стоят как вкопанные. А у меня пальцы на ногах замерзли. Я сбегаю в отель, отогреюсь и тотчас вернусь, Тим, — стоять с тобой на страже и с тобой, янки!

— Можешь не спешить, — произнес Тималти нездешним, печальным, блуждающим, философическим голосом, когда тот скрылся из виду.

Не обращая на меня внимания, Тималти вошел в парк и просидел целый час, наблюдая шестерых типов, которые так и не сдвинулись с места. Всякий, кто увидел бы его бегающие глаза и перекошенный трагической гримасой рот, догадался бы, что это ирландский собрат Канта или Шопенгауэра и что он начитался поэзии или пал духом, вспомнив какую-то песню. Когда наконец час прошел, Тималти собрал разбредшиеся мысли, словно горсть холодной гальки, повернулся и пошел к выходу, в мою сторону. А Гэррити тем временем прибежал топать ногами и размахивать руками. Но прежде чем он смог обрушить на нас распиравшие его вопросы, Тималти кивнул на парк и сказал:

— Посиди. Посмотри. Подумай. Потом сам все расскажешь мне.

Когда я вошел в «Четыре провинции» и позвал за собой Тималти, вид у всех был виноватый. Священник все еще бегал по своим делам но городу, остальные же побродили для успокоения совести вокруг парка и вернулись, обескураженные, в штаб разведки.

— Тималти! — закричали они. — Янки! Рассказывайте! Как там?

Тималти не спеша подошел к бару, пригубил свой стакан. Не проронив ни слова, он изучал свое отражение, погребенное вдали, под лунным льдом зеркала за стойкой. Он поворачивал тему разговора то так, то эдак, то выворачивал наизнанку. Наконец закрыл глаза и сказал:

— Поразительно, насколько…

«Да», — сказали все безмолвно.

— Целая жизнь странствий и размышлений, — продолжал Тималти, — подсказывает мне, что между ними и нами есть какое-то странное сходство.

Все так и ахнули, да с такой силой — в призмах на маленьких люстрах над стойкой заискрились, замельтешили блики. Когда после этого выдоха светящиеся рыбки угомонились, Нолан закричал:

— А ну-ка надень шляпу, чтоб я ее сбил первым же ударом!

— Да! Надень! Сбей! — заорали все вокруг.

— Тише вы, — сказал я.

— Скажите, — невозмутимо продолжал Тималти. — Разве мы не знаем толк в стихах и песнях?

Толпа исторгла еще один вздох. Все нехотя согласились.

— Конечно, как же иначе!

— О Боже, вот ты о чем?

— А мы-то подумали…

— Тихо! — Тималти поднял руку, все еще не открывая глаз.

Все замолчали.

— Если мы не поем песни, то сочиняем, а не сочиняем, так отплясываем под них; а разве они не истинные ценители пения, не пишут песен, не танцуют? Короче, я только что в парке слышал издали, как они читали стихи и что-то напевали, сами для себя.

Было в его словах что-то такое… И все стали толкать друг друга локтями, признавая его правоту.

— Обнаружил ли ты еще какие-нибудь другие сходства? — грозно нахмурившись, спросил Финн.

— Да, обнаружил, — сказал Тималти по-судейски.

Все вздохнули еще более заинтриговано, толпа шагнула ближе, а я тем временем продолжал лихорадочно записывать.

— Порой они не прочь выпить, — сказал Тималти.

— Да, это точно! — закричал Мерфи.

— К тому же, — продолжал нараспев Тималти, — они поздно женятся, если вообще женятся! И…

Но тут поднялся такой гвалт, что пришлось подождать, пока шум утихнет.

— …и гм… очень мало якшаются с женщинами.

После чего разразился великий шум, выкрики, толкотня, кто-то заказывал выпивку, а кто-то вызвал Тималти выйти поговорить. Но Тималти даже глазом не моргнул, драчуна оттащили, а когда все сделали по глотку, потасовка улеглась так и не начавшись, раздался четкий зычный голос Финна:

— А теперь потрудись объяснить то преступное сравнение, которым ты осквернил чистый воздух этого благопристойного паба.

Тималти не торопясь приложился к кружке, спокойно взглянул на Финна и звучно произнес — трубным гласом, дивно чеканя слова:

— Есть в Ирландии место, где мужчина может возлечь с женщиной?

Он выждал, чтобы сказанное дошло до всех.

— Триста двадцать девять дней в году у нас хлещет дождь. Все остальное время такая сырость, что не найдешь ни пяди, ни пятачка сухой земли, куда можно было б уложить женщину без риска, что она пустит корни и зазеленеет. Согласны?

Молчание было знаком согласия.

— Так что же, бедный, несчастный ирландец должен податься прямиком в Аравию, чтобы предаться греховным наслаждениям и разгулу плоти! Мы спим и видим аравийские сны — теплые ночи, сухую землю, приличный уголок, где можно не только присесть, но и прилечь, и не только прилечь, но и прижаться, вцепиться и сцепиться в безудержном восторге.

— А, черт! — сказал Финн. — Ну-ка повтори.

— Ч-черт! — сказали все, качая головами.

— Это — раз. — Тималти загнул палец на руке. — Места нет. Затем — два — время и обстоятельства. Ну запудрил ты сладкими речами красотке мозги, уговорил ее пойти с тобой в поле — что дальше? На ней сапожки, дождевик, платок на голове, и поверх всего этого зонтик, а ты надрываешься, как боров, застрявший в воротах свинарника, то есть одной рукой ты уже дотянулся до ее груди, а другая занята калошами, и на большее не рассчитывай — глянь, кто это стоит у тебя за спиной, кто дышит мятой тебе в затылок?

— Приходский священник? — предположил Гэррити.

— Приходский священник, — сказали все в отчаянии.

— Вот гвозди номер два и три, забитые в крест, на котором распяты все мужчины Ирландии, — сказал Тималти.

— Дальше, Тималти, продолжай.

— Гости из Сицилии ходят компанией. Мы — тоже. Вот сейчас здесь собралась компания ребят из Финнова паба. Разве нет?

— Все так!

— То у них подавленный, скорбный вид, то они беззаботны как черти и поплевывают или вверх, или вниз, но перед собой — никогда. Вам это напоминает кого-нибудь?