Зеленый дом

что вещи слишком связывают нас,

что из-за них нам хуже год от года.

Куда пойду, - ты спросишь у меня,

и заночую на какой чужбине?

Вьюнку ползти далеко ль от плетня,

легко ли с грядки откатиться дыне?

Шуршит во мраке лиственный навес,

печаль растений видится воочью,

синеет в вышине шатер небес,

и не вином я пьян сегодня ночью.

ПРОЩАНИЕ С ЛЕСНЫМ СКЛАДОМ

Черный иней лег на весь придворок,

никнет плющ, из жизни уходя.

У кочнов торчат ряды подпорок,

серые от ветра и дождя.

Над землей струится в позднем блеске

влажных испарений жалкий тюль,

но вот-вот мороз ударит резкий,

отливая череды сосуль.

Из-под бревен все свои пожитки

я уже достал, из тайника;

я нередко на манер улитки

заползал туда для холодка,

и лежал, задремывая кротки,

все дела забыв, само собой,

прорастала в волосах яснотка

и ласкался ветер голубой.

Дома будет потеплей, посуше,

но тоскливей, да и голодней,

там нельзя лежать и бить баклуши,

отдыхать по стольку долгих дней;

семечек возьму, на косогоре

оглянусь на склад в последний раз

нет, не звезды погасил цикорий,

это сам я вместе с ним погас.

ШЕЛУШИЛЬЩИКИ ОРЕХОВ

Они сидят вокруг стола в каморке,

и перед каждым сложены рядком

орехов строго считанные горки,

скорлупки знай хрустят под молотком;

работают меньшие на подхвате

не так-то просто ядрышко извлечь,

в коробку, под замок его, к оплате,

все остальное - на растопку, в печь.

Вот - перерыв; нехитрая уборка,

сметается метелкой шелуха:

молчат и полдничают - только корка

похрустывает, пыльна и суха.

Но передых сомнителен и хрупок:

конечно, подремать бы малышне,

однако нужно ядра из скорлупок

вылущивать, едва не в полусне.

Частицы шелухи изъели горло,

но длится труд: у взрослых и детей

шершавой пылью легкие расперло

и выступает кровь из-под ногтей.

Спина и руки сведены ломотой,

хлеб, горсть орехов и бутыль вино

как хорошо... Коли, лущи, работай,

лущи, коли, старайся дотемна.

ЗИМНЕЕ ПАЛЬТО

В шалманчик за рынком приходит с утра

безногий при помощи двух костылей;

он мрачен, - крепленого выпить пора,

садится у печки, куда потеплей.

Приплелся сюда через силу - зато

сейчас помягчеет блуждающий взгляд:

он ласково зимнее гладит пальто

его по часам отдает напрокат.

Пальто - это вещь недурная весьма:

и плечи на вате, и полы до пят,

вдоль борта идет голубая тесьма,

ну, правда, нагрудный карман плоховат,

ну, правда, на швах и под воротником

подкладочный светится войлок-злодей;

дешевым пропахло пальто табаком

и потом просительских очередей.

В шалманчик к семи забежит человек,

заплатит что надо - и вмиг за порог

ныряет в пальто под начавшийся снег,

прокатчик покуда сыграет в тарок:

он шлепает карты на стол тяжело,

глядит на часы; наконец, доиграв:

прокатное время, глядишь, истекло

уже не пора ли насчитывать штраф?

ХОЛОДНЫЙ РЯД ФАБРИЧНЫХ ТРУБ

Безмолвен город, и квартал торговый

стоит пустым, как будто снова ждет:

поторговаться, но купить готовый,

куда-то схлынул начисто народ.

В витринах понаставлено умело

всего, что задержать могло бы взгляд;

однако продавцы сидят без дела

и нервничают, если к ним звонят.

В слободках - скука без конца, без края,

играют в карты, оседлав скамьи,

лучам светила, как бы загорая,

подставив спины потные свои.

Домой - к чему ходить: обед несложен

всего-то коркой размешать бурду,

и, вынув ложку, как кинжал из ножен,

скрипя зубами, взяться за еду.

Придут под вечер из лесу подростки,

с почти пустой корзиной ли, с мешком,

Там - ягоды, и высохши, и жестки,

мамашам их предъявят со смешком,

к порогу выйдет, тощей самокруткой

затянутся, не разжимая губ,

и долго смотрят с ненавистью жуткой

в закат, на стылый ряд фабричных труб.

СТОЧНЫЙ ЛЮК

Измотан морозом и долгой ходьбой,

старик огляделся вокруг,

подвинул решетку над сточной трубой

и медленно втиснулся в люк.

Он выдолбил нишу тупым тесаком,

спокойно улегся во тьме,

то уголь, то хлеб он кусок за куском

нашаривал в жидком дерьме.

Почти не ворочался в нише старик,

и видел одних только крыс,

лишь поздний рассвет, наступая, на миг

в решетку заглядывал вниз.

И зренье, и слух отмирали в тиши,

и холод как будто исчез,

и дохли в одежде голодные вши,

утратив к нему интерес.

И был он безжалостно взят за грудки,

и вынут наружу, дрожа,

и тщетно пытался от грозной руки

отбиться обтеском ножа.

ВЫДВОРЕНИЕ ИЗ ПРИЮТА ДЛЯ СЛЕПЫХ

Богадельная стала свалкой гнили,

из отбросов стряпалась жратва

и слепые щеточники взвыли,

и качнуть надумали права.

Семеро пожаловались хором

персонал, выходит, нерадив,

расползлись, чуть живы, по каморам,

с жалобой к опекуну сходив.

Натыкались на углы страдальцы,

там, где ковыляли столько лет,

по-слепецки налагали пальцы

на любой попавшийся предмет,

медленно валандались по дому

от добра искавшие добра,

и, соседям разгоняя дрему,

что-то бормотали до утра.

И, когда рассвет забрезжил хмурый,