Зеленый дом

а они на соломе в бараках лежали вповал.

Прокаженные тщетно скребли подсыхающий гной,

на врачей не надеясь, которым что пень, что больной.

Десять самых отчаянных ночью сломали барак,

и, пожитки собрав, умотались в болота, во мрак.

Тряпки гнойные бросили где-то, вздохнули легко.

Стали в город крестьяне бояться возить молоко,

хлеб и пшенную кашу для них оставляли в лесу,

и, под вечер бредя, наготове держали косу.

Поздней осенью, ночью, жандармы загнали в овраг

обреченных, рискнувших пойти на отчаянный шаг.

Так стояли, дрожа и друг к другу прижавшись спиной,

только десять - одни перед целой враждебной страной.

ЗАМЁРЗШЕЙ ПЬЯНЧУЖКЕ

Пила беспробудно в мороз и в жару,

и насмерть замерзла сегодня к утру.

Тебя и садовники, и корчмари

тут знали не год, и не два, и не три.

Был чайник твой старый помят и убог,

сходил за посуду любой черепок,

глотка отстоявшейся пены пивной

хватало для грезы о жизни иной.

Свернувшись клубком, ты умела в былом

согреться идущим от тленья теплом,

и ночью минувшей, видать, не впервой

хмельная, уснула под палой листвой.

Любой подзаборник с тобой ночевал,

и пеной не брезгал, и все допивал,

и каждый к утру, недовольно бурча,

давал поскорей от тебя стрекача.

Лежишь закалелою грудой тряпья,

подернута инеем блуза твоя,

и кажется нам, что промерзло насквозь

все то, в чем тепло на земле береглось.

ДЛЯ ТЕХ, КТО НЕ СПОЕТ О СЕБЕ

Нет бы - о вине

петь в охотку мне,

о листве, о ветре, о судьбе

только песнь мою

я о тех пою,

кто вовек не спел бы о себе.

Про вихор мальца,

про клюку слепца,

про шарманку в сквере за углом,

про бубновый туз,

про чужой картуз,

про гниющий в гипсе перелом.

Гневу моему

не уйти во тьму,

с вами говорю начистоту:

в самый поздний час

думаю о вас,

кровь клокочет у меня во рту.

Петь наедине

с вами дайте мне,

чтобы, сердце песне приоткрыв,

вам постичь на миг

этот вечный крик,

а быть может - и его мотив.

РОМАШКА

Где, как клинья, лезут в поле

тупиковые пути

из бугра да из овражка

знай растет себе ромашка,

ей плевать, на чем расти.

Проползают паровозы,

травы копотью черня;

но ромашке - лишь бы лето,

искры гаснут рядом где-то,

ей ущерба не чиня.

Если ты по мне скучаешь,

то под вечер не тужи:

в самом первом, легком мраке

приходи за буераки,

за пути, за гаражи.

Миновав забор щербатый,

ты придешь ко мне сюда:

здесь откроется для взоров

зелень дальних семафоров,

да еще вверху - звезда.

Ты прильнешь ко мне так тихо,

станет виться мошкара.

Ах, как сладко, ах, как тяжко,

пахнешь ты во тьме, ромашка

и тебя сорвать пора.

ПЕСНЯ У КОСТРА В САДУ

Сложим костер:

не обойдешься, понятно, без помощи грабель,

стебель остер

каждый сухой, берегись ощетиненных сабель.

Фрукты собраны, сад подготовлен к зиме,

все отводки в теплице сидят, как в тюрьме,

все, что надо, подрезано, вскопано, сложено в штабель.

Жар у костра:

не обожгись, да пожар не устрой ненароком.

Завтра с утра

бросим хозяина греться в дому одиноком:

пусть на рынок таскает свой лук до весны,

мы же в город податься до дома должны,

все в дыму, и листва, облетев, шелестит над потоком.

Ну, подтяни,

ту же, что прежде, - иль вовсе не стало задора?

Гаснут огни,

стручья полопались, жухнут вьюнки у забора.

Время - взять у хозяина полный расчет.

ибо холод уже над полями течет,

наступает зима, и по новой споется не скоро.

x x x

Писать в тоске ли, в злобе

про то, как в синей робе

с мытьем полов вожусь?

Возьму для проволочки

двадцать четыре строчки,

и в них опять не уложусь.

Здесь жить не слишком тяжко:

есть брюки, есть рубашка,

я на соломе сплю.

Пусть цензоры не мажут

слов, что тебе расскажут

как я тебя еще люблю.

Молчу про будни наши,

поверки и параши,

про то, как, что ни час,

то свежий слух, что лордам

пришлось приказом твердым

отправить на свободу нас.

Пусть нынче из барака

я вышел бы - однако

с тобою бы не смог

сейчас остаться рядом:

пропитан пылью, смрадом

я весь, от головы до ног.

Во всем, всегда, повсюду

чем был - уже не буду:

годам ведем отсчет

уже иной с тех пор мы,

как в спешке на платформы

нас погрузили, словно скот.

Исписана страница,

свиданье и не снится,

я завтра при котле

заведую баландой

коль нынче всей командой

не увезут на кораблей.

Лагерь для интернированных, 1940

x x x

И сгущается ночь

и слетает листва

и ничем не помочь

и надежда жива

и торчит часовой

и никто никуда

и хлебнули с лихвой

и гудят провода.

И могли бы добром

и уж прямо враги

и не действует бром

и тупеют мозги

и баланда жидка

и бессмыслен скулеж

и шептаться тоска

и молчать невтерпеж.

И над родиной тьма

и не жизнь а дерьмо

и сойти бы с ума

и на каждом клеймо

и не верим вестям

и сжимает сердца

и полгода к чертям

и не видно конца.