Зеленый Дом

– Пришел губернатор, – сказала мать Патросиния. – Можно пригласить?

– Да, проведите его, мать Патросиния, – сказала начальница.

Мать Анхелика подняла лампу и осветила две фигуры, показавшиеся на пороге. Закутанный в одеяло, с электрическим фонариком в руке, кланяясь, вошел дон Фабио.

– Извините, что я в таком виде. Я уже лег спать и впопыхах не оделся как следует, – сказал он, здороваясь за руку с начальницей и матерью Анхеликой. – Как это могло случиться? Честное слово, я не поверил своим ушам.

Его голый череп казался влажным, худощавое лицо улыбалось монахиням.

– Спасибо, что пришли, дон Фабио, – сказала начальница. – Садитесь, пожалуйста. Подайте стул губернатору, мать Анхелика.

Дон Фабио сел, и фонарик, висевший у него в левой руке, зажегся и высветил золотистый кружок на половике из чамбиры [11] .

– Их уже отправились искать, – сказал губернатор. – Пошел и лейтенант. Не беспокойтесь, мать, я уверен, что их найдут этой же ночью.

11

Чамбира – вид пальмы, из волокон которой вьют веревки и плетут циновки, половики и т.д.

– Бедняжки, одни, в темноте, под открытым небом, представляете себе, дон Фабио, – вздохнула начальница. – Хорошо еще, что нет дождя. Если вы знали, как мы перепугались.

– Но как же это случилось, мать? – сказал дог Фабио. – Мне все еще кажется, что это неправда.

– Из-за небрежности вот этой бездельницы, – сказала мать Анхелика, указывая на Бонифацию. – Она оставила их одних и ушла в часовню. Должно быть, забыла запереть калитку.

Губернатор посмотрел на Бонифацию, и его лицо приобрело суровое и сокрушенное выражение. Но через секунду он уже опять улыбался начальнице.

– Девочки еще несмышленыши, дон Фабио, – зала начальница. – Они не имеют понятия об опасностях. Это-то нас больше всего и тревожит. Мало ли что – несчастный случай, зверь…

– Ах, эти девочки, – сказал губернатор. – Видишь, Бонифация, ты должна быть повнимательнее.

– Моли Бога, чтобы с ними ничего не случилось, – сказала начальница. – Не то тебя всю жизнь будут мучить угрызения совести.

– Никто не слышал, как они вышли, мать? – сказал дон Фабио. – По селению они не проходили. Должно быть, пошли лесом.

– Они вышли через садовую калитку, поэтому мы и не слышали, – сказала мать Анхелика. – Они украли ключи у этой дуры.

– Не называй меня дурой, мамуля, – сказала Бонифация, широко раскрыв глаза. – Ничего у меня не украли.

– Дура, безнадежная дура, – сказала мать Анхелика. – Ты еще смеешь отпираться? И не называй меня мамулей.

– Я им открыла калитку, – сказала Бонифация, едва разжав губы. – Я сама их выпустила. Теперь видишь, что я не дура?

Дон Фабио и начальница с изумлением уставились на Бонифацию, а мать Анхелика глотнула ртом воздух и захрипела, на мгновение утратив дар речи.

– Что ты говоришь? – наконец вымолвила она. – Ты их выпустила?

– Да, мамуля, – сказала Бонифация. – Я их выпустила.

– Опять ты приуныл, Фусия, – сказал Акилино. – Не вешай голову. Лучше поговори со мной, чтобы развеять грусть. Расскажи-ка мне, как ты сбежал.

– Где мы, старик? – сказал Фусия. – Далеко еще до того места, где мы войдем в Мараньон?

– Мы уже давно вошли, – сказал Акилино. – Ты и не заметил, спал сном праведника.

– Ночью вошли? – сказал Фусия. – Как же я не почувствовал быстрин?

– Было светло, как на заре, Фусия, – сказал Акилино. – Небо чистое, в звездах, а до чего тихо – листочек не шелохнется. Днем можно повстречать рыбаков, а то и шлюпку из гарнизона, ночью безопаснее. И как ты мог почувствовать быстрины, когда я за рулем, ведь я их знаю как свои пять пальцев. Да не хмурься ты так, Фусия. Если хочешь, можешь подняться, наверное, тебе душно под одеялами. Ни одной живой души не видно, мы хозяева реки.

– Нет, мне холодно, – сказал Фусия. – Дрожь пробирает.

– Ну что ж, как тебе лучше, – сказал Акилино. – Так расскажи же мне, как ты сбежал. За что тебя посадили? Сколько лет тебе было?

Он был грамотный, учился в школе, и поэтому, когда он подрос, турок дал ему работенку в своем магазине. Он был у него за счетовода, Акилино, вел такие толстые книги, которые называются дебет и кредит. И хотя в ту пору Фусия был еще честным парнем, уже тогда он мечтал разбогатеть. Как он на всем экономил, старина, ел только раз в день, не позволял себе ни выпить, ни купить сигарет. Хотел сколотить капиталец и заняться торговлей. А турок вбил себе в голову, что Фусия его обворовывает, и донес на него, хотя это была чистая ложь. Никто ему не поверил, что он честный человек, и его посадили в камеру с двумя бандитами. Разве это не величайшая несправедливость, старик?

– Это ты мне уже рассказывал, Фусия, когда мы отплыли с острова, – сказал Акилино. – Мне интересно, как тебе удалось бежать.

– Вот этой отмычкой, – сказал Чанго. – Ее сделал Ирикуо из проволоки, которую выломал из койки. Мы уже испробовали ее – дверь отпирается без шума. Хочешь посмотреть, япончик?

Чанго сидел за торговлю наркотиками. Он был самый старший из них и обращался с Фусией ласково. А вот Ирикуо все время насмехался над ним. Этот гад, старина, обжулил многих людей, его посадили за какое-то мошенничество с завещанием. Он-то все и придумал.

– И что же, Фусия, все так и вышло?

– Вот так, – сказал Ирикуо. – Разве вы не знаете, на Новый год всех отпускают. В коридоре остался только один, надо отнять у него ключи, пока он не бросил их за решетку. Все зависит от этого, ребята.

– Открывай же, Чанго, – сказал Фусия. – У меня уже нет терпения, Чанго, открывай.

– Тебе бы лучше остаться, япончик, – сказал Чанго. – Год пройдет быстро. Нам нечего терять, но, если дело не выгорит, тебе туго придется – прибавят года два.

Но Фусия его не послушал. Они вышли из камеры. В коридоре никого не было, только возле решетки сидел стражник с бутылкой в руке.

– Я хватил его по голове ножкой от койки, и он упал на пол, – сказал Фусия. – Кажется, я убил его, Чанго.

– Живей, идиот, ключи уже у меня, – сказал Ирикуо. – Бегом через двор. Ты вытащил у него револьвер?

– Пусти меня вперед, – сказал Чанго. – Те, что у ворот, тоже, наверное, пьяны.

– Но они не спали, старик, – сказал Фусия. – Их было двое, и они играли в кости. Ну и обалдели же они, когда увидели нас.