Зеленый фронт

Митрофан наморщил лоб. Всплыли крупные морщины, как борозды на вспаханном поле.

– Ну, учитилишкина дочка, - продолжал тот, ерзая на месте.
– Ну? Ладная такая деваха... Во! Приворот хотел сделать ей... Так, эта старая карга меня с порога спустила! Барбоса, вот такенного, натравила! Вот тварь! Ничего она у меня еще попляшет! Знаешь, что мы сделаем?

У Митрофана было детским не только лицо, но и умишко тоже не особо отличалось. Поэтому он всегда старался держаться с теми, кто соображал быстро.

– А?
– акнул он, заинтересованно смотря на своего напарника.

– Что?

– Смотри, мы с тобой кто?
– Гнат выразительно постучал по нарукавной повязке, где чернела немецкая надпись.
– Правильно, полицаи!
– его палец рванул вверх.
– Законная власть! Мы должны поддерживать настоящий порядок! Понял! Немецкий порядок! Во! А тут у нас не порядок! Давай собирайся! Пойдем к этой старухе.

После этих слов Митрофан заметался по комнате, ища свое оружие.

Бабка Милениха, тем временем, уже почти подошла до заветного дома. Толкнула калитку, прошла мимо пустой собачий будки и торкнулась в дверь.

– Кто там!
– раздался тонкий голосок после некоторого времени.
– А?

– Леська это ты?
– тихонько спросила бабка, наклоняясь к тонкой щелке.
– Открывая, бабка Милениха это! Давай быстрей!

– Дочь, открой, - из глубины дома донесся чей-то голос; на пороге стояла невысокая девчушка с длинной косой и испуганно смотрела на старуху.

– Что так смотришь, коза?
– буркнула ей бабка, проходя в горницу.
– Не укушу. Где мамка то? Фекла? Ты где там? Пошли. Поговорить надо!

Из-за перегороженной холстинной половины комнаты вышла встревоженная женщина. Тоже невысокая, можно сказать миниатюрная, с блестящими черными волосами.

– Садишь, матушка, садись за стол, - быстро забормотала она, вытаскивая что-то из печки.
– Давно ты к нам не захаживала. Только вот и угостить-то тебя нечем. Вон картоха осталась, да хлебушка пол краюшки с обеда...

Продолжавшая стоять старуха на стол даже не взглянула. Она прошлась по комнате, строго посмотрела на девчонку, зажавшуюся в уголке.

– Фекла, от сынка твоего весточку принесла я, - вдруг скрипучим голосом проговорила она, смотря женщине прямо в глаза.

– Ох!
– еле слышно вскрикнула та и, закатив глаза, начала медленно оседать на пол.

– Эх, дурья башка!
– зашептала старуха, осторожно укладывая тяжелое тело на дощатый пол.
– Как была дурехой, так и осталась! Сколько лет прошло, а такая же! А ты, что зенки вылупила? Драть бы вас обеих хворостиной по спине, чтоб по умней были! Да, поздно-то, драть уже... Давай, неси воды, а то время уходит!

Раз! Плеснули водой из ковшика. Закатившиеся глазенки вновь появились именно там, где им и положено быть. Щеки были бледными, почти белыми.

– Чего это ты, Фекла, грохнулась, как невеста на выданье?
– опять захаркала Милениха, похлопывая женщину по щекам.
– Говорю же тебе, весточку от сынка твоего непутевого принесла. Слышишь?!

– Слышу матушка, - тихо прошептала та, схватив старуху за руку и прижав к своей груди.
– Уж не чаяла я, что дождусь этого дня... Все глаза выплакала. Думала, нету уже моего Андрюшеньки на свете. Думала, лежит он где в могилке, а я не знаю и где... Как он там, матушка? Где он? Не ранен чай? Ах! Он же в крепости был... Как же так?! Бабы баяли, что побили всех там! Никого не осталось!

Старуха медленно провела по ее лбу и проговорила с усмешкой:

– Бают... Бабы бают, что собаки брехают! Может взаправду брехают, а может и так — на луну! Дуреха ты, Фекла, как есть дуреха! Жив твой сынка ненаглядный! Здоров, - вновь усмехнулась она.
– Почти здоров... Только худо ему сейчас! Опаска с ним может вскорости страшная приключиться... Да и с вами не все гладко! Идти тебе в лес надоть, к сыну! Все вместе будете... Чай вместе-то лучше, чем порознь!

Сидевшая женщина как-то подобралась, извернулась и бухнулась перед Миленихой на колени.

– Матушка, что же с ним приключилось?
– зарыдала она; из угла к ее рыданию присоединилось еще чье-то всхлипывание.
– Пойду я, пойду... Лишь бы жив он был... Пусть хворый какой, ну там израненный! Мне лишь бы живой был, живой! Сейчас все соберем... Леська, тащи сюда покрывало с печки.

В комнате началось столпотворение. Двое — мать и ее дочка метались по комнате и бросали на пол какие-то тряпки, узлы, свертки. То одна то другая что-то прижимала к груди и вновь бросала на пол. Наконец, старуха не выдержала и прикрикнула на них:

– Бросьте вы се это барахло! Ничего вам это не нужно будет там! А если не поторопитесь и жизнь вам вскорости тоже не нужна будет... Вона смертушка уже за вами идет, да в двери стучиться.

Бух! Бух! Бух! Кто-то по хозяйски забарабанил в дверь.

Обе посерели от ужаса и застыли посередине комнаты.

– Вона в окно лезьте, - махнула им рукой бабка.
– Идите в лес... К болоту, там все и будет вам... Только осторожней! Плохое оно болото, чужих сильно не любит. Не шумите там!

Фигурки исчезли в окне. В дверь вновь стали ломиться.

– Открывайте! Полиция!
– надрывался чей-то низкий голос одновременно со стуков в дверь.
– Открывайте, а то сломаем!

– Это не ты уж там ломишься, как окаянный зверь, милый Гнатушка?!
– крикнула в ответ бабка.
– Твой, точно твой паскудный голосок! Что же тебя здесь надо Иудушка?

Добротная дверь, сделанная еще старым хозяином в пору расцвета его сил, вновь подверглась граду ударов.

– Открывай, старая карга!
– проорал тот же голос, срываясь на визгливые нотки.
– Хватит, попила нашей крови! Теперь здесь все будет по-германски! Всех мы вас ведьм постреляем!

– Эх дура, я дура, - вновь заговорила Милениха, подойдя к самой двери.
– Вот этими самыми руками, тебя паскудника мелкого, держала... Знала ведь, что негодный человечишко из тебя вырастет! Знала! Надо было прямо там тебя удавить, да вон собакам бросить! Мамку твою пожалела... А рядом с тобой кто это? Уж не Митрофанушка ли?

Тот радостно отозвался:

– Ага! Я это, Митрофан!

– Слышь, Гнатушка, дорогой, ты бы поостерегся, - зловеще проговорила бабка.
– Вон на Митрофана посмотри! Тоже ведь могу сделать с тобой!