Когда луна трухлявым бивнемТолкнёт к зиме земную ось —Приветствую не то, что родилось,А то, что неминуемо погибнет:Хруст мокрых стеблей под пятой,Осу, жужжащую в межрамье,Осоку жёлтую и воду в кране,Так и не ставшую святой.За смертью смерть нам дарит жизнь,Но в ежегодной круговерти,В скольжении от жизни к смертиВсё больше жизнью дорожишь.И по дороге всякий кустС листом последним на ветру,Который облетит к утру,Мне мил и дорог, даже пустьВокруг бурлит, шипит
и брызжет,Как из шампанского под нос,Из-под шипованых колёсДождя дождавшаяся жижа.
«Одноглазая муза голосом тихим вещает…»
Одноглазая муза голосом тихим вещает,робко скрипит слепое перо старика.Мутная Волга к морю течёт равнодушно,в водах неся пепел последних преданий.
«В загаженном рекламой городишке…»
В загаженном рекламой городишкеТак хочется в толпе найти глаза,И о безумной вечности сказатьТайком курящему мальчишке.
Ихтис
Поставьте стражника стеречь людской покойВ сутяжном, липком мире, где покояНе больше, чем в полёте над рекойНочного бражника на запахи левкояИ резеды в саду, где столько лет подрядЯ наблюдал скольженье слёз по вишне,Где над малиной гроздья звёзд горят,Где каждый пень мне шепчет: «Третий лишний!»Здесь дрозд гнездится в абрикосовом шатре,Здесь каждый год ждёт пчёл сирени глыба,Здесь, как костяшки на засаленном столе,Лежат слова и означают – рыба.Бесценные, как б-дь на корабле,Чьи кружева над бухтой штиль развесил,Где день за днём мы нежимся в теплеПотёртых, старых, колченогих кресел.Поставьте стражника!В надежде, что судьяНе ускользнёт из-под его надзора.Но капли крови с острия копьяТекут,текут,текут,текут,и скоро,Прорвав хламиду, горстью красных бусинПосыпятся к его нагим ногам,И в Третьем Риме – третьи злые гусиПоднимут гам в предчувствии врага.Поставьте стражника! пока он недвижим,Пока он нем и немощной рукойНе стёр планеты, и пока он жив —Поставьте стражника – стеречь его покой!
Остров
По Венеции гуляют два еврея;солнце греет травертин и липкий мрамор,и сверкает в затенённых галереяхвечный образ неземной витражной мамы.Плеск каналов и журчанье русской речив разговор вплетают смысла нити.Разговор идёт, конечно же, о вечном,Разговор идёт о северном граните,Об отце и о скупом блокадном бытеРечь ведётся здесь, на площади Сан-Марко,И о тех, кто двести лет, забыв Египет,Стерегут в дождливой дельте остров мрака.Солнце греет, и пока ещё вы вместеИ едины, как река и переправа,И о том, как долго свадьбы ждать невесте,Рассуждает разговор картавый.Ты смеёшься – виноградины летают.Как легко чужую жизнь листать, как книгу,А за всем этим спокойно наблюдаетЭмигрантка – цареградская квадрига;Восемью бессмертными глазамиОна видит мир и пироскафа остовПод песком лагуны, и тебя, и остров,Тот, с которым навсегда тебя связали,И где скоро кипарисовые клиньяНад тобой споют про низость мезальянса.На скамье лежит забытый «Старший Плиний»В переводе на новейший итальянский.
Кредо
Отлипая от пыльных штор,Свет сочится в закрытые двери, —Существует лишь то, во что веришь,Надо только понять – во что.Но об этом давно всё сказано.Безразлично мне – позже ли, сразу лиКислород перекроет шток —Надо только понять – во что.Гром литавр, скрипок вой, клики горна:Тишина, ведь основа основ —Хруст,
с которым мне рубят горлоТопоры моих утренних снов.Пусть всегда над расплавом – шлак,А все звуки стремятся к коде —Никуда любовь не уходит,Если только она пришла.Над студёной осенней водойЧайку крутит, как лист тополиный,И коричневой, вспененной глинойОбливает осоку прибой.И пускай предпоследний штормРаздирает ей крылья на перья —Существует лишь то, во что веришь.И успеть бы понять – во что?
«В век хаоса и тлена…»
В век хаоса и тлена,Сомнений и пальбыЯ убегу из пленаЗатейливой судьбы.Побег будет удачен,Природа – злись не злись,Но воздухом подхвачен,Я вознесуся ввысь.И там, где правит холод,Смешав золу с огнём,Забуду этот город,И всё, что было в нём.Забуду про деревья,забуду про дома,Забуду, как я верилИ как сходил с ума.И вот тогда, наверно,Собрав остаток сил,Холодный и нетленный,Я вспомню, что он был.
«У Марины нет могилы…»
У Марины нет могилы,А у Хлебникова – две.Всякий молит, что есть силыПредназначенной судьбе,Что ещё не задалася,Что ещё сквозь сон дрожит,Если в людях нет согласья —Хор визжит, а этажиГромоздятся в поднебесье.Вместе – тесно, порознь житьВсем приходится, но там!Там всегда хватает места.Там – разложат по местам.Там, в бескормии, сам пищейСтанешь для других имён.Сколько бы они знамёнНе вздымали – старый, нищий,Ты равно один из них!Вот и голос твой затих,Вот и образ твой возник…
Татьяна Иванченко
Вторая ипостась
Они вышли из темных дверей на свет. Аллея впереди была пустынна и длинна.
Он с тревогой вглядывался в эту даль и спрашивал у Нее:
– Ты знаешь, что мы найдем там?
А Она рассказывала Ему о домах, похожих на дворцы, с комнатами просторными и светлыми, где кремовые занавеси наполняются ветром из огромных окон, о садах со старыми яблонями, переполненными последними плодами, о белокаменных храмах с высокими колокольнями. Он верил и не верил Ей. Но аллея вдали была наполнена светом, и листва деревьев была изумрудно прозрачна.
А потом была река. Как они миновали ее? Она не могла припомнить моста под своими ногами, но и лодки Она тоже не помнила. Как же они оказались на другом берегу?
За рекою был сад. Виноградные лозы густо оплетали вешала, и маленькие птицы садились на кончики Ее пальцев, когда Она поднимала руку.
– Мы сошли с ума? – спрашивал Он Ее. Он все не мог поверить.
Она не отвечала. Она закидывала голову и глядела в белесое чистое небо.
– Мы умерли?
Но Она не хотела разделить Его тревоги:
– А разве это так плохо?
Птицы, крошечные, как бабочки, и такие же яркие, взлетали с Ее рук, и в зеленом сумраке Она не видела Его лица. Она совершенно не знала Его, но и не нуждалась в этом. Да и имели ли здесь значение Его черты или Его объятия? Любовь переполняла Ее сердце уже совсем не по-земному, и уже одного Его присутствия было довольно, потребность прикосновений и ласк оставила Ее навсегда. Навсегда?
– Смотри, – говорила Она Ему, указывая вдоль тропинки, – это наш дом. Идем в него.
Они подходили к светло оштукатуренному маленькому дому в глубине сада. И тут впервые что-то кольнуло Ее в сердце. Там, за домом, за садом, за оплетенным вьюном забором таился Другой мир. Но другой мир всегда существует, и Она отгоняла от себя сомнения.
Они поднялись по ступенькам к двери. Маленькая пустая прихожая встретила их, как встречает нас пустынный перекресток, и три двери, как три дороги, вели из нее. В одну дверь вошли они из чудесного сада, другая вела вглубь дома, она была закрыта и заперта. А третья, распахнутая настежь, вела на мрачные городские окраины.
Она вышла на крыльцо, все еще пытаясь сохранить в себе изначальный восторг.
– Я помню этот город, – говорила Она. – Я жила в нем когда-то. Нам будет здесь хорошо, – но сама уже не верила в то, что говорит.
Одинокие бесстрастные люди бродили среди покосившихся почерневших построек. Молодая женщина спускалась по наружной лесенке вдоль неоштукатуренной кирпичной стены. Она оступилась вдруг – и замерла на мгновение, словно остановился кадр. И как в прокрученной назад пленке, тело ее выровнялось, и она продолжала спускаться дальше.