Зеленый луч

«Здесь я не смогу даже оступиться. Я не смогу даже выброситься из окна».

Почему Она подумала об этом? Ведь их дом – вот он, за Ее спиной – одноэтажный, из окна, выходящего в сад, невозможно выброситься! Или этот дом – он уже позади, непоправимо позади?.. Но третья – запертая! – дверь?..

А к их крыльцу подходила между тем женщина, которая – как захотелось в это поверить! – вот сейчас должна была объяснить все и всех успокоить. Ну, хорошо, пусть не успокоить, но утишить растущую тревогу и тоску…

– Здравствуйте, – сказала Она женщине, ловя себя на мысли, что здоровья не может быть в мире, населенном тенями. И та, словно подтверждая этот нехитрый вывод, ответила со снисходительной полуулыбкой:

– День добрый.

Надо ли было придавать значение изначальному смыслу этих слов? Неужели все-таки День, и он бывает здесь «добрым»? Мучительно захотелось надежды, хоть отсвета ее – и для себя, и для Того, кто стоял за Ее спиной. Он был Ее последней – еще наполовину земной – болью. И, борясь с неуместным теперь смущением, спросила:

– Расскажите нам, как здесь?

Женщина, все с той же полуулыбкой, чуть наклонила голову:

– Ну, что тебе сказать?

Жизнь и Смерть перестали уже быть двумя полюсами, двумя противоположностями. Как в полиграфии, два цвета наложились друг на друга, придавая Бытию объем и глубину. Впереди выстроилась длинная череда переходов, и в каждом последующем мы расставались с частью наших привычных ощущений и приобретали новые. Земля уходила из-под ног не сразу.

Она оглядывала мир, в котором им предстояло теперь жить, испытывая уже иные, незнакомые страсти и страдания, и из которого им тоже предстояло потом уйти. Путь этот был вовсе уж неведом, и конца ему, должно быть, не было.

Дальше тайна Первой Смерти не открылась мне.

1996 г.

Сон одинокого человека

Дом был запущен и странен. Он был стар, штукатурка обсыпалась, была покрыта разводами плесени, дождевыми потеками. Вросший в землю фундамент оплели сорняки, паутина висела на оконных рамах и дверных косяках. Какое-то животное бродило в сухих зарослях неподалеку, где-то в доме слышался плеск воды.

Он увидел женское лицо в окне второго этажа. Оно промелькнуло и скрылось за темными гардинами. Но что ему было делать в этом доме?

Он миновал его и тут только заметил, что вокруг нет больше ни одного строения. Дорога уходила в степь. Он оглянулся, но и позади было так же пустынно. Тогда Он пошел вперед, надеясь когда-нибудь все же выбраться из этого дикого места. Он шел и шел, а небо чернело у него на глазах, сырой, пронизанный дождем ветер захлестывал Его, и накатывалась тоска.

И тогда Он повернул назад. Сперва Он шел медленно, потом торопливо, потом побежал. Ему казалось, Он отошел от дома не так уж далеко – но вот Он все бежал и бежал, подгоняемый ветром, а впереди была все та же неестественно светлая под почти черным небом степь.

Потом Он проснулся. У соседей на кухне закипал чайник и противно свистел. За окном накрапывал мелкий противный дождик.

Жизнь шла своим чередом. Женщина, приходившая к нему иногда, приносила с собой запах не очень дорогих духов и бесконечные разговоры о мире за стенами, который он и сам хорошо знал, но не слишком любил. Она включала телевизор, и комната оглашалась голосами чужих и непонятных страстей. Она ставила на кухне чайник, и он так же противно свистел, закипая, как и соседский чайник, будивший Его ежедневно. Потом она оставалась до утра, и в такие ночи Ему редко что-нибудь снилось.

Стены, тоскливо окрашенные в мутный бурый цвет, окружали Его. Грязные окна выходили на пустынную дорогу, и больше ничего не было видно из них. Над головой поскрипывали под чьими-то шагами полы, и снова доносился звук льющейся где-то воды.

Он пошел вдоль длинного мрачного коридора, поднялся по шаткой деревянной лестнице наверх, снова спустился. Женский голос донесся из-за дверей:

– Это ты?

Она была где-то здесь, совсем рядом. Все, чего Он хотел – это найти Ее и увести с собой. Больше нельзя было оставаться в этом холодном умирающем доме.

Он отправился искать Ее, но пока Он шел, комнаты стали наполняться шумом и голосами. Люди ссорились, варили обед, стирали и мыли окна. Людей стало очень много, Он даже представлял, как они выглядят: в застиранных халатах и бесформенных спортивных трико, с утюгами и чайниками, сигаретами и вилками. Он не видел никого, но это было и не странно, ведь двери были закрыты. Он даже боялся, что двери откроются, и Его найдут – чужого, случайного человека, которому нечего делать здесь. Страх нарастал, Он уже прятался за выступы стен и ветхую громоздкую мебель. Ему казалось, что сейчас Его увидят, и это будет так унизительно, – Его поймают и выведут отсюда, словно воришку, и Она будет разочарованно наблюдать за Ним из окна…

Он выбрался во двор через покосившуюся облезлую дверь и выбежал на дорогу. В окне второго этажа опять мелькнул смутный силуэт, и Он успел подумать еще, что эта женщина – Другая…

Последние дни что-то мешало Ему жить. Он перестал назначать встречи, и дом его совсем опустел. Он говорил, что болен, и Он и в самом деле был болен. Жизнь текла своим чередом, Он ходил на работу и обратно, и ничего уже не чувствовал, кроме отчетливого недостатка чувств. Он ловил лица в толпе и думал, что эти лица слишком живые и слишком отчетливые. Он сам не знал, что ему нужно.

Постепенно приходило знание. Он уже помнил, что из окон той комнаты видна железнодорожная насыпь, и река протекает неподалеку, донося запахи воды и камышовых зарослей. Он даже был почти уверен, что это и не река даже, а оросительный канал, и что дорога в одном месте прерывается нешироким мостиком, и как-то Ему уже приходилось переходить этот мостик в одном из своих снов. Дом тоже приобретал более отчетливые формы: одна его сторона, выходившая на дорогу, была ярко освещена, ни одного деревца не росло там; другая, со двора, где находилась та самая дверь, в которую Он вышел тогда, спасаясь сам не зная от чего, была погружена в тень от низкорослых неопрятных вязов.

Что же это было? Случайное сочетание виденных когда-то и где-то картинок? Воспоминание?

Нет, Ему не казалось, что Он уже жил когда-то в этом доме. Даже допуская самые фантастические теории, существование генетической памяти или переселение душ, Он не мог найти никакой логической связи. Он не помнил себя в этом доме. Там жил кто-то другой. Кто-то, потерянный – потерянный кем? – в недоступно глубоких подвалах памяти? Чьей памяти?

Женщина была незнакома Ему. Она была незнакома Ему даже во сне, когда наше сознание так прихотливо и допускает многое. Она была не более чем отсветом, без определенных черт, Он не знал, какие у той женщины волосы или глаза. Но это не мешало Ему чувствовать ее, как чувствуют наши пальцы поверхности предметов, как даже с закрытыми глазами мы ощущаем замкнутость пространства вокруг нас, его объемы и заполненность воздухом и движением. Эта женщина не могла бы, наверное, воплотиться здесь, на земле, она принадлежала иному миру, и никакая человеческая логика никогда не смогла бы ни объяснить ее, ни изобразить.