Земля имеет форму чемодана

— Вы капризничаете, Евгений Макарович. — Селиванов кажется рассердился. — А некая задержка с появлением возле вас Баборыбы связана ещё и с тактическими соображениями…

— С какими же? — спросил Куропёлкин.

— Пока мы будем посвящать Баборыбу в странности сухопутной жизни и создавать жилищные условия для неё с вами, госпожа Звонкова в суете своих дел может успокоиться и станет меньше злобиться на пребывание в её пределах, да ешё и рядом с вами, Баборыбы. А то ведь она возьмёт да и причинит нашей Лосе ущерб, возможно, и непоправимый.

— С чего бы вдруг? — спросил Куропёлкин. — Ей-то зачем?

— А то вы не знаете? — с ехидством взглянул на Куропёлкина Селиванов. — Лукавите вы, Евгений Макарович, лукавите!

— Хорошо, — сказал Куропёлкин. — Потерпим ещё немного. Но недолго.

213

— Вот и ладно, — радостно воскликнул Селиванов, просто Андрей. — А сегодня вашей Лосе покажут фильм «Моя прекрасная леди» с Одри Хёпберн.

— Не рано ли? — засомневался Куропёлкин.

— Не рано! — решительно заявил Селиванов.

214

Через два дня поутру постучала в дверь Куропёлкина горничная Дуняша.

— Добрый день, Евгений Макарович, — улыбнулась Дуняша — Не знаю, по чьему высочайшему повелению, но с сегодняшнего дня вас должны обслуживать наши повара. Это так?

— Возможно, — сказал Куропёлкин.

— Вот — меню. На три дня. Выбирайте и заказывайте блюда. Будто вы в санатории.

— Благодарю, — и Куропёлкин принял из рук Дуняши ресторанные листки.

— На сегодня вам на всякий случай приготовлены каша геркулес и два яйца всмятку. Вы не откажетесь?

— Не откажусь, — сказал Куропёлкин. — Давно не ел горячего!

Тут же был доставлен Куропёлкину завтрак, и в минуту оголодавший его проглотил. Из-за нетерпения и из-за того, что на время навык обращаться с яйцами всмятку был забыт, уголки губ Куропёлкина оказались вымазанными жидким желтком.

— Добавки? — спросила Дуняша.

— Нет, — сумел проявить силу воли Куропёлкин.

Потом Куропёлкин с удовольствием, с азартом даже, шариковой ручкой ставил галочки в предложенных ему меню. Блюда упоминались в них, действительно, будто бы из столовой дорогого санатория. «Да они же потом такие деньги за них повычитают!» — предположил Куропёлкин. И расстроился.

Но из чего повычитают?

И на чьём довольствии будет существовать рядом с ним Баборыба? Да небось за её прокорм и туалеты мадам Звонкова и злопамятный Трескучий с него, Куропёлкина, шкуру сдирать будут!

И вправду, на кой хрен пришла ему в голову блажь о Баборыбе?

Следовало обсудить финансовые проблемы содержания Лоси Мезенцевой с чиновником Селивановым. Вдруг и за обучение в житейских университетах с него потребуют уплаты.

Что же он раньше-то не задумывался о возможных последствиях собственной блажи?

И вот теперь он Пигмалион. В Шахерезадах и Ларошфуко побывал. Насладился. А в связи с тем, что занятия Баборыбы с хореографами временно отменены, не вспомнят ли об его удачах на сцене «Прапорщиков в грибных местах» и не произведут ли ещё и в Учителя Танцев?

Идиот. Изначально идиот. А после якобы счастливого случая в Ржевских банях и подписания контракта с работодательницей Звонковой — идиот по нарастающей.

Теперь же ещё — и заслуженный и перспективный Пробиватель.

— Вот, Дуняша, заполнил, — сказал Куропёлкин.

И неожиданно для себя спросил:

— И кто же у нас теперь Шахерезад?

215

— Разве Нина Аркадьевна не сообщила вам, что Шахерезадов у нас более нет? — удивилась Дуняша.

— Ах, да, — вспомнил Куропёлкин, — она говорила. Но разговор у нас вышел колкий, даже колючий. И я не всем её словам поверил.

— И, пожалуй, вы ей надерзили, — сказала Дуняша. — Она вернулась от вас расстроенная и обиженная…

— Нина Аркадьевна пыталась навязать мне условия, — сказал Куропёлкин, — и напомнить мне о том, что я здесь раб, а деньги мне и не собирались платить. И это мне не понравилось.

— Ну, надо же! — сказала Дуняша. — Это не вы ли, по совершенно необъяснимым для меня причинам, продали себя в рабы, а теперь, ощутив себя Пробивателем, возбуждаете себя к голодовкам и протестам?

— Обсуждать это с вами, Дуняша, я не намерен, — сказал Куропёлкин.

— Вы спросили меня о Шахерезадах, — сказала Дуняша, — я ответила. По поводу ваших финансовых обид я рассуждать не собираюсь. То ли вы жадный, то ли вам надо кого-то кормить, ваше дело. Возможно, другие люди для вас никто. Отчего-то вы не спрашиваете меня сегодня о Вере и Соне…

— Вы же сами, Дуняша, сообщили мне, — сказал Куропёлкин, — что Нина Аркадьевна их выслала и оженила…

— Так вот, — сказала Дуняша, — и Вера, и Соня на днях возвращены в нашу с вами усадьбу именно Ниной Аркадьевной.

— С мужьями?

— С мужьями, — сказала Дуняша. — О чём они не жалеют.

— И чем их мужья здесь занимаются? — спросил Куропёлкин.

— Служат на конюшенном дворе. И довольны. И Вера с Соней довольны.

— На конюшенном дворе конюхов не секут?

— Вы мрачно шутите, Евгений Макарович! — сказала Дуняша. — Или даже зло!

— Я рад за Веру с Соней, — сказал Куропёлкин. — И за их мужей.

216

Рад не рад. Но удивлён.

Хотя почему бы и не рад? При условии, что Вера и Соня, действительно, довольны, пусть и промежуточным разрешением их житейских ситуаций.

А чему же удивлён-то?

Не подействовал ли на решение Нины Аркадьевны разговор с ним, Куропёлкиным. И если подействовал, то каким своим углом? Предположения возникали в Куропёлкине разной остроты. При этом, можно сказать, и пёстрые. Вроде бы угол и пестрота — из несовместимых рядов, но в соображениях Куропёлкина они сейчас совместились.

Итак, если распоряжение Звонковой состоялось после визита всадницы с вуалью в хижину подсобного рабочего или подсобного бездельника, значит… А что значит? Вот что. Или в подпольях натуры Звонковой заскреблась совесть и Нина Аркадьевна ощутила себя виноватой перед камеристками. Или поступок её был показушный, захотелось барыне пустить пыль в глаза ему, Куропёлкину. Мол, вот я какая добродетельная и отходчивая, зла не помню. А всяким Куропёлкиным не дано понять женщин — и всех женщин вместе, и одну единственную женщину… И как было на самом деле? Понимал ли Куропёлкин эту одну-единственную? Нет, не понимал. И не был способен понять.