Земля людей

Прево пробует зажечь бортовые и запасные лампы. Мы оборачиваем лампы красной бумагой.

— Еще слой…

Он добавляет еще слой. Включает. Свет все еще слишком ярок. Он смазывает, как на засвеченной фотографии, и так уже поблекшую картину внешнего мира, уничтожает еще слегка видные в сумраке выпуклости предметов.

Наступила ночь. Но это еще не настоящая жизнь. В небе все еще виднеется полумесяц. Прево уходит в глубь самолета и возвращается с бутербродом. Пощипываю виноградную кисть. Я не голоден. Не хочу ни есть, ни пить. Не чувствую никакой усталости. Кажется, летел бы и летел десятки лет.

Луна скрылась.

Из мрака ночи дает о себе знать Бенгази. Бенгази погружен в такую кромешную тьму, что сквозь нее не пробивается ни один огонек. Я замечаю город только тогда, когда нахожусь над ним. Ищу аэродром, как вдруг зажигаются красные огни посадочной площадки. Огни выкраивают во тьме черный прямоугольник. Делаю круг. Луч нацеленного в небо прожектора подымается ввысь, как зарево пожара, поворачивает и прокладывает на площадке золотистую дорожку. Делаю еще круг, чтобы хорошенько присмотреться ко всем препятствиям. Аэродром этот прекрасно оснащен для ночной посадки. Сбавляю газ и ныряю, как в черную воду.

Приземляюсь в двадцать три часа по местному времени. Выруливаю к прожектору. Чрезвычайно приветливые офицеры и солдаты то появляются в его резком свете, то снова исчезают во мраке. Предъявляю бумаги, начинается заправка. Двадцать минут, — и все закончено.

— Сделайте над нами круг, мы будем знать, что все в порядке!

Вперед.

Выруливаю на золотистую дорожку. Передо мной никаких препятствий. Несмотря на дополнительную нагрузку, мой самолет типа «Симун» легко отделяется от земли — задолго до границ взлетной дорожки. Прожектор не выпускает нас из своих лучей, и это стесняет меня при развороте. Наконец, отпустил, — на земле догадались, что он нас ослепляет. Делаю бочку, свет прожектора снова ударяет в лицо, но его сразу же отводят и направляют длинный золотистый сноп лучей куда-то вдаль. Чувствую в этом предупредительность и необыкновенную учтивость. Делаю круг и беру курс на пустыню.

Метеорологические данные, сообщенные мне Парижем, Тунисом и Бенгази, обещают попутный ветер скоростью от тридцати до сорока километров в час. Я рассчитываю на скорость полета в триста километров в час. Беру курс вправо на середину сектора, соединяющего Александрию и Каир. Таким образом, я избегну запретной прибрежной зоны и, несмотря на пока не известный мне снос, так или иначе, слева или справа, увижу огни одного из этих городов или, во всяком случае, огни долины Нила. Если ветер не переменится, путь продолжится три часа двадцать минут. Если ветер ослабнет — три часа сорок пять минут. Начинаю поглощать тысячу пятьдесят километров пустыни.

Нет больше луны. Черная смола растеклась до самых звезд. Впереди на всем пути — ни одного огня, никаких ориентиров, которые могли бы мне помочь; так как радио на борту нет, я не смогу получать от людей никаких сигналов до самого Нила. Не пытаюсь даже наблюдать за чем-нибудь, кроме компаса и альтиметра Сперри. Сосредоточиваю внимание на подрагиваниях узкой полоски радия на темном циферблате прибора. Когда Прево расхаживает по самолету, осторожно выправляю колебания указателя. Подымаюсь на высоту в две тысячи метров, где, по предсказаниям, ветер будет благоприятствовать мне. Время от времени зажигаю лампу, чтобы осветить циферблаты, указывающие режим моторов, — только некоторые из приборов светятся. Но большую часть времени провожу в темноте, среди своих маленьких созвездий, которые распространяют тот же неиссякаемый и таинственный минеральный свет, что и настоящие звезды, и говорят на том же языке. Как астрономы, я читаю в книге небесной механики. Как и они, я прилежен и отрешен от земных забот. Во внешнем мире все угасло. Прево долго противится сну, но все же засыпает, и я еще сильнее ощущаю свое одиночество. Только нежно ворчит мотор, да прямо передо мной на приборной доске спокойно мерцают звезды.

Тем временем я обдумываю положение. Нам не поможет луна, и мы лишены радио. Пока мы не уткнемся в полосу нильских огней, мы лишены какой-либо, хотя бы и самой малой, связи с миром. Мы от всего оторваны, один только мотор держит нас и не дает нам утонуть в этой смоле. Мы пересекаем черную долину сказок, долину испытаний. Здесь неоткуда ждать помощи. Здесь не прощают ошибок. Наша жизнь — в руках божьих.

Сквозь прокладку распределителя тока пробивается полоска света. Бужу Прево, чтобы он устранил ее. Прево ворочается во тьме, как медведь, стряхивает сон, подходит, приступает к каким-то сложным манипуляциям с платком и черной бумагой. Полоска света исчезла. Она как бы разламывала мир. Свет этот не был того же качества, что бледное и как бы отдаленное мерцание радия. Это был свет ночного притона, а не мерцание звезд. И, самое главное, он слепил меня, гасил другие огни.

Полет длится уже три часа. Какое-то, как мне кажется, очень яркое пятно маячит вдруг справа. Всматриваюсь. Длинный светящийся след тянется за позиционным огнем на конце крыла. До сих пор огонь не был мне виден. Прерывистый отблеск то становится ярче, то меркнет — я вхожу в тучу. Это она отражает свет фонаря. Поблизости от своих ориентиров я предпочел бы чистое от туч небо. Крыло озарено отраженным сиянием. Светлое пятно ложится на крыло, закрепляется, лучится и как бы образует розовый букет. Сильные воздушные течения нарушают равновесие самолета. Я попал в скопление облаков, толщина которого мне неизвестна. Подымаюсь на две тысячи пятьсот метров и все же не могу выбраться из облаков. Спускаюсь до тысячи метров. Букет все на том же месте — неподвижный и еще более яркий. Ладно. Сойдет. Черт с ним. Думаю о другом. Поживем— увидим. Но мне не нравится этот кабацкий свет.

Прикидываю: «Самолет немного танцует здесь — и это нормально, но и на всем пути, несмотря на ясное небо и большую высоту, действие воздушных течений не прекращалось. Ветер не утих, а, следовательно, я должен был превысить скорость в триста километров в час». В общем, ничего толком не знаю, попытаюсь определиться, когда выйду из туч.

Вот и конец им. Букет внезапно погас. Узнаю, собственно, о выходе из туч по его исчезновению. Смотрю вперед и, насколько можно видеть в темноте, замечаю узкую полосу чистого неба и надвигающуюся стену нового скопления туч. Букет снова ожил.

Лишь иногда на несколько секунд выбираюсь из этой трясины. После трех с половиной часов полета она начинает раздражать меня, ибо, если мои расчеты правильны, я приближаюсь к Нилу. При известной удаче, может быть, замечу его в разрыве туч. Правда, они весьма редки. Не решаюсь еще снизиться: если, паче чаяния, я лечу медленнее, чем предполагал, то подо мной пока возвышенности.

Все еще не тревожусь, боюсь лишь зря потерять время. Но я определяю границу своему спокойствию — четыре часа пятнадцать минут полета. По истечении этого времени даже при безветрии — а безветрие мало вероятно — долина Нила останется позади.

С приближением к бахроме туч букет все чаще и чаще вспыхивает, потом внезапно совсем пропадает. Не нравится мне эта шифрованная связь с демонами ночи.

Светясь, как маяк, предо мной всплывает зеленая звезда. Звезда это или маяк? Не нравится мне и этот сверхъестественный свет, эта звезда волхвов, это опасное приглашение.

Прево проснулся и освещает циферблаты мотора. Гоню его прочь, с его лампой. Приближаюсь к просвету и пользуюсь этим, чтобы кинуть взгляд вниз. Прево снова засыпает.

Да и глядеть-то не на что.

Полет длится уже четыре часа пять минут. Прево подсаживается ко мне:

— Должны бы уже быть в Каире…

— Еще бы…

— Что это: звезда или маяк?

Я слегка сбавил газ, должно быть это-то и разбудило Прево. Он очень чувствителен ко всякому изменению шума в полете. Начинаю медленно снижаться, чтобы выскользнуть из туч.

Сверяюсь с картой. Так или иначе, мы добрались до мест, высота которых обозначена цифрой 0, я ничем не рискую. Продолжаю снижаться и поворачиваю на север. Таким образом, огни городов ударят мне прямо в окна самолета. По всей вероятности, я их уже проскочил, и теперь они должны показаться слева. Лечу под скоплением туч. Но слева от меня какая-то туча спустилась значительно ниже. Поворачиваю, чтобы не дать ей втянуть меня, ложусь на курс северо-восток.