Земля незнаемая
Шрифт:
– Зри, Иван Микитич, как Щеня прильнул к Дмитрию, встрял не в своё место.
– Кхе, кхе, - затрясся в мелком смешке Версень.
– Поглядим ужо, как князь Семён по приезде возьмёт его за бороду.
Маленький тщедушный митрополит Варлаам появился незаметно. Опираясь на посох, увенчанный серебряным крестом, пересёк палату. У него место особое, по левую руку от великого князя.
Вслед за Варлаамом вошёл и Василий, вступил на помост, обвёл всех быстрым взглядом и только после этого уселся в обитое тёмным бархатом кресло из красного дерева, заговорил:
– Князья и бояре мои думные, созвал я вас не по праздному случаю, а по делу важному, государственному.
Охрипший от недавней простуды голос Василия сиплый. Бояре слушают, замерли. Митрополит Варлаам,
– Будет вам ведомо, что князь Семён Курбский из Литвы нам весть подал. Не радостная она. Со смертью брата нашего, великого князя Литовского Александра, сел на великое княжение король Польский Сигизмунд. Снова шляхта почла притеснять вдову Александрову, сестру мою Елену, к вере латинской склонять.
Василий перевёл дух, покосился на митрополита. Варлаам покачал головой, возмущённо выкрикнул:
– Не смеют! Другие подхватили:
– Не дадим в обиду!
Поднял руку Василий, утихомирил бояр.
– Ныне вот Сигизмунд послов своих заслал, - сказал он.
– Выслушать, что за речь у них, с чем припожаловали!
– пристукнул посохом князь Вельский.
– Пусть выскажут, - поддержал его князь Одоевский.
– Вели войти послам, - приказал Василий боярину Роману.
Дворецкий распахнул дверь, впустил послов. Они вошли гуськом. Впереди пан Николай Радзивилл, старый, грузный виленский воевода. Отвесили поклоны, Радзивилл заговорил:
– Великий князь и государь, король наш и великий князь Александр скончался…
– То нам ведомо, - недовольно прервал Василий. Радзивилл будто не заметил резкости великого князя.
– Посольство наше от короля и великого князя Сигизмунда. Ведомо тебе, великий князь, что дед твой, великий князь Василий Васильевич, и король Казимир о вечном мире урядились. А по оному обязались они не забирать друг у друга ни земель, ни вод. И тот договор ни король Казимир, ни король Александр не нарушали, а порушен он с вашей, московской, стороны отцом твоим Иваном Васильевичем [161] . Ныне же, когда правда короля нашего и великого князя Сигизмунда всему свету известна, взывает король к уступке тобой всех литовских городов и волостей. И ещё просит освободить тех полонённых воинов, что в московских землях держатся. Не доводи, великий князь, крови христианской пролиться.
161
…дед твой, великий князь Василий Васильевич, и король Казимир о вечном мире урядились… а порушен он с вашей, московской, стороны отцом твоим Иваном Васильевичем.
– Речь идёт о договоре 1449 года, в котором Василий и Казимир обязались жить в мире, братстве и согласии. Договор был нарушен в 1492 г., когда после смерти Казимира войска московские начали наступательные действия против Литвы и заняли несколько литовских городов.
Замерли бояре. Но вот закончил Радзивилл, и заговорил Василий. Глаза гневные, голос суровый:
– Мы городов, волостей, земель и вод Сигизмундовых, его отчин никаких за собой не держим, а держим с Божиею волею города и волости, земли и воды, свою отчину, чем нас пожаловал и благословил отец наш, государь и великий князь Иван Васильевич и что нам дал Бог, а от прародителей наших и вся русская земля наша отчина. А что в крови христианской стращаете нас, то передайте королю вашему, как отец наш, и мы брату нашему и зятю Александру присягу давали на перемирных грамотах, а с Сигизмундом перемирия не было. Если же хочет ваш король с нами мира и доброго согласия, то и мы его хотим. Да пусть не творит он нам обид, не разоряет наши брянские земли да купцам обид не чинит, как то творил с купцами из многих наших земель. Будет ино такое, мы на него управу сыщем.
Василий откинулся в кресле. В тёмных, глубоко посаженных глазах гнев уступил
лукавству.– Отпуская вас, хочу ещё напомнить, чтоб король Сигизмунд не чинил обид сестре моей и жене покойного короля Александра королеве Елене, в вере греческой не притеснял.
Дождавшись, когда послы покинули Грановитую палату, Василий снова заговорил:
– Слышали, бояре, послов речи? Пугать нас вздумали. О том и князь Семён Курбский уведомляет. Сигизмунд шляхту на сейм скликал, и там за войну с нами ратовали. Ещё князь Семён передал письмо маршалка литовского Михаилы Глинского. Пишет он, что Сигизмунд засылал посольство к магистру ливонскому Плетенбергу. Его к союзу на нас подбивал. Но орденский магистр от того уклонился.
Зашумели бояре возмущённо, загалдели:
– Покарать Сигизмундишку!
– Проучить, чтоб впредь неповадно было!
Версень вознамерился слово вставить против, но тут митрополит голос подал:
– Благословенны будьте!
Василий выждал, пока бояре выкричатся, поутихнут.
– И я тако же мыслю, князья и бояре. Пора нам напомнить Сигизмунду, что искони наши города Смоленск и Минск да колыбель россиян древний Киев с иными городами всё ещё за Литвой. Почнём, князья и бояре, воинство своё готовить, дружины наши. А воеводами, мыслю я, пошлём на Литву Василия Шемячича с Яковом Захарьевичем. Буде потребно ещё, в подмогу им дадим полки из Новгорода и Великих Лук... И ещё чего хочу сказать вам, бояре, воеводой новгородским посылаю я князя Данилу Щеню.
– Быть посему!
– одобрительно загудела боярская дума.
Между Кремлём и Охотным рядом и от них по правую и левую руку не один пруд. На плотинах рубленные из вековых брёвен водяные мельницы: на одних зерно мелют, на других кожи чинят, а на речке Яузе пороховая мельница.
Приехал Степанка за пороховым зельем и в ожидании, пока боярин, ведавший пороховой избой, воротится с обеда, вышел на плотину. Внизу омут порос ивами, тёмная вода присыпана опавшими листьями. Замшелое мельничное колесо лениво ворочается. И безлюдно, тихо, только монотонно журчит, падая с плотины, вода.
Размечтался Степанка. Вот и стал он пушкарём. Увидала бы его Аграфена…
Степанка сам себе боялся признаться, что любит её. Хоть и водила она дружбу с дворовыми отроками и выделяла из них его, Степанку, но Аграфена боярская дочь…
Подумав о том, что ей суждено стать женой какого-то боярина, Степанка от злости даже заскрипел зубами.
Степанку окликнули:
– Эгей, боярин пришёл!
Оглянулся. От пороховой избы его звал пушкарь.
Холщовые мешочки с пороховым зельем загрузили на воз быстро. Старший из пушкарей, десятник огневого наряда, хотел отправить Степанку с возом, но тот уговорил взять его с собой на Пушкарный двор за ядрами. Захотелось повидать Сергуню с Игнашей, а паче покрасоваться одеждой княжеского дружинника.
На Пушкарном дворе всё по-старому. У плавильной печи увидел Богдана. Мастер, согнувшись, разглядывал пламя. Степанка позвал. Богдан повернулся. Блеснули в улыбке зубы, глаза весело прищурились.
– А, Степанка-пушкарь! Ходи, ходи сюда, парень!
– Взял за плечо, проговорил шутливо: - Ну, либо ты вырос, либо я усыхаю. Эвон какой вымахал.
– Подтолкнул в спину.
– Эк, да что я держу тебя. Ты, поди, за дружками соскучился? Поспешай к ним, пока тебя твой старшой к работе не приставил. Сергуня с Игнашкой в литьевом. Погляди, какую они пушку смастерили…
– Ай да Степанка, разнаряжен, чисто барин! Игнашка подошёл, по плечу Степанку похлопал.
– Ну и ну! На улице повстречал бы, не узнал. Вот как вырядился!
А на Степанке рубаха и порты новые, сапоги кожаные. Не то что у Сергуни и Игнаши - лапти лыковые, одежда рваная…
Но тут Сергуня вдруг вспомнил, потащил Степанку пушкой любоваться. Блестит она бронзой, грозно зевом глядит на Степана. Прочитал Игнаша по слогам, что на стволе вязью выплавлено:
– Мортира сия сделана мастерами Игнашкой и Сергунькой…