Земля обетованная

Было уже поздно. Они поужинали у Хильды дома. Хотя Дуглас принес с собой бутылку вина, выпил он не больше двух бокалов, а Хильда, потягивавшая вино мелкими глотками, так и не допила своего. Еще до его прихода она смутно почувствовала, что у него есть скрытая цель, и то, что он держался несколько официально и пил умеренно, подтвердило ее подозрения. Но ужин прошел довольно оживленно и весело.

Собственно, их веселое настроение оказалось совершенно непредвиденным препятствием. Он пришел сказать Хильде, что возвращается к Мэри и встречаться с ней больше не будет. Но, не успев переступить порог, почувствовал, как хорошо ему здесь. За едой они приятно болтали о том о сем, и мало-помалу смятение чувств, в котором Дуглас находился весь день, улеглось.

Наконец, после того как посуда была убрана, кофе им заварено и они уселись перед небольшим электрическим камином, делавшим комнату еще более уютной, он наконец начал. И тут-то она проявила настоящую твердость характера.

— Но, если, по твоим словам, ты меня любишь, — повторила она, — я совершенно не могу понять, о чем весь этот разговор. Одно дело — пока ты был с Мэри и Джоном. Мне это было очень больно, но я понимала, что ты женат, что тебя удерживает чувство долга, что ты боишься разрушить брак, не зная, чем все это может кончиться. Но ты ушел от них. И по твоим словам — а больше судить мне не по чему, — ничего ужасного не произошло. По твоим словам, Джон еще никогда не был таким жизнерадостным. А Мэри — опять же по твоим словам — выглядит лучше и утверждает, что давно так хорошо себя не чувствовала. И, хотя ты, наверное, был прав, когда боялся, что они без тебя не справятся, оказалось, что страхи твои были напрасны. Прекрасно справились. Ты же утверждаешь, что любишь меня. — Она замолчала, ожидая подтверждения.

— Люблю.

— Так! — Она смотрела прямо перед собой, сведя к переносице брови, собрав в комок все свои силы, так что даже не заметила одобрительного взгляда Дугласа, скользившего по ней. Он смотрел на ее длинные, вытянутые вперед ноги, на тонущие в мягком кресле бедра, крепкую, красиво очерченную грудь под тесным старым свитером. Он вспоминал моменты близости и понимал, как трудно все это будет. — Почему же ты не переедешь ко мне?

— Не могу, — не задумываясь, ответил он.

— Не хочешь.

Он помолчал. Но она была права. — Да, не хочу.

— Что ж, — она говорила медленно, не сбиваясь с избранного курса, — тогда мне больше ничего не остается, как поверить, что ты лицемер.

Он не ответил. Она смотрела на него, не отводя глаз: возражать не имело смысла. Теперь уже им было не до улыбок. Будто внезапно рассеялся туман, стоявший между ними, и они ясно увидели друг друга.

— Ну, — продолжала она спокойно, без тени упрека или раздражения в голосе, — в этом дело? Лгал ты мне все это время?

Скажи он «да», и все было бы кончено. И он хотел, чтобы все было кончено. Но ответить «да» не мог. Это значило бы отречься от всех слов, сказанных им Хильде прежде, от всего, что было между ними. И все же это был выход. Решение расстаться с Хильдой и вернуться к Мэри принято; в каком-то смысле это действительно простейший путь: признаться — или сделать вид, что признаешься, — в том, что ты лжец, лицемер, обманщик, и затем покинуть Хильду. Пусть черпает силы в ярости, в обиде, она нуждается в чем-то, что помогло бы ей найти место в жизни без него. Если он действительно любит ее, наверное, он должен сказать «да», в этом случае разрыв был бы окончательным и бесповоротным, это дало бы ей возможность предпринять еще одну попытку в жизни. Но слово застряло в горле.

— Вот видишь, — мягким, нежным голосом сказала Хильда, — ты не можешь солгать. Мы не можем лгать друг другу. Ты хотел сказать «да», потому что это облегчило бы положение вещей сейчас, в данный момент, но, как дошло до дела, ты не смог произнести это слово, правда ведь?

И снова он ничего не ответил.

— Из этого следует, — продолжала она неторопливо, — что нам нужно жить вместе. Или ты переезжай сюда, или я перееду к тебе, а лучше всего будет, если мы подыщем новую квартиру, чтобы Джон мог проводить у нас уикенды.

На это уже требовался ответ.

— В том случае, конечно, если ты любишь меня, — прибавила она.

— Все это не так просто.

— Знаю. И не первый год. Об этом я сама говорила тебе, когда ты собрался оставить Мэри и Джона. Но ведь теперь-то ты их оставил. Что же мне делать, как не стремиться к тому, к чему я всегда стремилась. Жить где-то вместе с тобой, иметь семью — обыкновенную семью, — семью, которая собирается зимними вечерами у камина, слушает радио или пластинки, играет в карты, строит планы на лето, ездит по субботам на автобусе осматривать Тауэр. Вот чего я хочу. И чего хочешь ты, как мне кажется. А вовсе не болтаться по свету, воображая, что перед тобой открыты все пути — когда на деле это совсем не так — или что ты богат, когда на деле у тебя ничего нет и ты быстро приближаешься к возрасту, когда тебя никто не возьмет на постоянную работу. Тебе нужна обыкновенная приличная жизнь, хорошая работа и семья, на которую ты можешь положиться, и тогда — если у тебя появится тема — ты сможешь написать что-нибудь путное, но, даже если и не напишешь, никакого значения это иметь не может, поскольку мы с тобой будем вместе. Вот что, по-моему, самое главное.

— Если уж на то пошло, все это я имел с Мэри, — сказал Дуглас. — Семья. Работа. Все.

— Потому что тебе нужно все это. Об этом я и говорю. И, если с ней не удалось, еще не значит, что это не то, что тебе нужно. Вполне вероятно, что и ко мне ты пришел именно потому, что это было тебе надо. Ничего другого дать тебе я не могу. Единственное, что я знаю, — это что у нас получилось бы и что мы были бы счастливы. В этом я уверена.

— Откуда у тебя такая уверенность?

— Потому что я люблю тебя и знаю, что ты любишь меня, и еще потому, что мы хотим одного и того же. Ты сам когда-то говорил, что нам с тобой приходят в голову одни и те же мысли, что реагируем мы на все одинаково. Нам бывает одинаково неловко, когда люди начинают ломаться или ведут себя бестактно. Да ты и сам знаешь. Что я буду тебе говорить.

— Все у тебя четко и ясно.

— Да потому что так оно и есть — четко и ясно.

Дуглас расхохотался, и Хильда, почувствовав, как спадает ее напряжение, тоже облегченно рассмеялась.

— Но я должен вернуться к Мэри, — резко сказал он. Сказал так, словно от смеха прояснились его мысли.

— Только в том случае, если ты этого хочешь. Ты же ушел от нее. И она никогда этого не забудет. Если ты вернешься, то только затем, чтобы снова расстаться.

— Необязательно.

— А зачем же ты тогда ушел от нее? Все эти годы ты находил массу отговорок, почему тебе нельзя от нее уйти, хотя было совершенно очевидно, что ни одному из вас никакой радости ваш брак не приносит. И вот теперь, когда ты наконец набрался храбрости, чтобы сделать этот шаг, тебе не терпится вернуться назад.

— Не уверен, что дело тут в храбрости.

— Именно в храбрости. Все в тебе: твоя привязанность к родным местам, твои понятия о долге, беспокойство, как бы кого не обидеть, — все это говорит, что ты сотворен быть мужем, который согласен на все, лишь бы сохранить мир в семье, или же уверен, что никогда ничего лучшего ему не видать.

— Может, так оно и есть.

— Только если человек этого хочет. Можно сидеть на месте — многие люди так и поступают, говоря, что они делают это ради детей или ради карьеры, да мало ли ради чего. Мои родители, например, тоже все расходиться не хотели, в результате чуть всех нас вместе с собой с ума не свели. Нет! Человек может изменить свою жизнь, если хочет. Ты уже изменил свою. Я потому до сих пор ни на чем не настаивала, что знала, как тебе это было непросто. Знала, сколько сил тебе понадобилось. Но теперь пришло время, когда ты должен подумать и о нас.