Земля от пустыни Син

— Пожалуй, — соглашается Костя. — Но вообще если собрать все истории, получится настоящая сага о Форсайтах.

— И кто же выступает в роли Ирэн?

— Мать!

Таня иронически смотрит на него:

— Что-то я никогда не замечала у нее ничего общего с этим персонажем.

— Не совсем Ирэн, но именно женщина, вокруг которой все вертелось.

— Ну уж! — Таня недоверчиво поводит плечом.

— Ты просто ее недооцениваешь. Она через многое прошла: аспирантура, фронт, рыла окопы, ответственная работа в министерстве. И всегда старалась быть первой, всем помогала.

— А результат? К чему были эти усилия? Я имею в виду не только ее.

— Извини, но они достигли многого, они поднимали страну. Они верили в то, что делали, у них было понятие долга. Так было воспитано их поколение!

— Вот именно — верили. А нужно было головой думать. У нас в семье всегда говорили: «Живи своим умом».

— Хорошо теперь говорить, а тогда… — защищает позиции Костя.

Таня, привыкшая все критиковать и ни с чем не соглашаться, настроена скептически:

— От их поколения остался полинявший флаг, с которым мы в бой не пойдем.

Но Костя не соглашается с ней:

— Бабушка ведь именно о матери могла говорить целый день.

— В покое не оставляла, да.

— Ну… она разное вспоминала, не только то, что мать не хозяйка, — поняв Танин намек на сложные взаимоотношения Маргариты Петровны и Майи Михайловны, пытается объяснить Костя. — Но, конечно, любое напоминание о матери держало ее в форме. Представляешь, один раз бабушка неожиданно слегла. Не знаю, что с ней было, может быть, тогда уже начинался рак, но ходить она почти не могла — целыми днями лежала на топчане в кухне. И я, чтобы заставить ее двигаться, обычно начинал так: «А вот мать вчера сделала…» И как только я произносил эти слова, бабушка срывалась с места и бежала переделывать.

— И вылечил?

— Во всяком случае у нее появлялась энергия, она забывала, что у нее что-то болит, и действительно встала! А после переезда жизнь ее круто изменилась. И все зациклилось на болезни.

— Я не очень понимаю, — говорит Таня свекрови, когда та начинает опять рассказывать про бабушку: что ела, что говорила, о чем спрашивала, — ведь Маргарита Петровна всегда была против вас, а теперь вы ездите к ней в больницу.

Майя Михайловна пожимает плечами, невесело усмехается:

— В том-то и дело, что на самом деле она меня любит.

— Любит?!

— Конечно, а ты как думаешь? Я же ей родная. Любит как родную дочь.

— Но тогда почему она так вела себя, когда вы жили вместе?! Вы же вечно ссорились!

— Понимаешь ты… — Майя Михайловна медлит с ответом. — Понимаешь, это была ее ошибка.

— Ошибка?!

— Конечно, дорогая. И сейчас она призналась в этом.

— Вам?

— Зачем мне? Себе, конечно…

— Вы так думаете?

— Она ведь мать и хотела сделать для своего сына лучше, а получилось…

— Но это — она. А вы?

— А что — я? Я же ее во время войны спасала, когда она лежала в больнице после блокадного Ленинграда. Вот и сейчас должна помочь, понимаешь?

Таня смотрит на свекровь сбоку и замечает, как она вдруг постарела: осела, как-то сразу вниз потянуло ее после развода, стала совсем маленькой, свои пышные волосы перестала красить. Губную помаду, правда, употребляет по-прежнему. Но накрашенные ярко-красные губы еще больше подчеркивают бледность и бесцветность лица. И походка у нее уже старушки, а не женщины на каблучках, которую все так хвалили в министерстве как лучшего работника…

Майя Михайловна поднимает голову вверх, чтобы взглянуть на Таню:

— Для меня ведь бабушка тоже родная, понимаешь?

И Таня думает, вглядываясь в непонятное для нее выражение лица свекрови, что пока не со всем в жизни разобралась и что многое еще предстоит познать.

Помочь бабушке уже никто не может. И она тихо угасает в больнице. Костя, который дежурит у нее в тот день, вдруг замечает, что она больше не дышит.

О смерти Маргариты Петровны извещают тетю Нюру.

— Ну как же без нее? — говорит Майя Михайловна. — Без тети Нюры нельзя.

Тетя Нюра приезжает из деревни, чтобы проводить в последний путь бывшую хозяйку.

— Что же вы ничего не делаете? — вдруг громко произносит она, когда все молча стоят у открытого гроба. — Что никто не воет по Петровне? Не по-русски это! Петь надо!

И начинает по-деревенски голосить:

Ой, ты-то, смертушка лютая, Увела от нас родну бабушку, Родну бабушку Маргариту! Лежит наша сударыня Позакрыты очи ясные, Сложила рученьки ко белой груди. Ох, заснула ты сном непробудным, Сном непробудным, сном зловещим. Али мы тебя не любили, Али чем тебя прогневили…

— Я, кажется, сейчас, наконец, поняла значение слова «отпеть», — говорит Таня Косте после похорон, — когда тетя Нюра причитала.

— Сказано же у Хлебникова: «Когда умирают люди — поют песни».

— Да? А я не знала… Петь, значит, надо у людей…

— Знаешь, что плохо? — как-то раз раздумчиво говорит Майя Михайловна. У Тани появляется к тому времени маленький Лева, и они со свекровью поочередно катят в парке коляску, нетерпеливо выпрашивая ее друг у друга. — Плохо, что бабушка так и не узнала про твою беременность. Никто ей не сказал, думали, что еще успеем. Ведь она бы обрадовалась, что станет прабабушкой! И тогда, может быть, еще пожила бы какое-то время.

10

Время… время… время… У кого его сколько? Никто об этом никогда не узнаёт заранее. Иначе по-другому, наверное, распределил бы его.

Время бежит год за годом.

Маленький Левочка начинает ходить, говорить первые слова.

У Севы появился племянник! Сева хочет взять его на руки, носить его, играть с ним. Ему ведь почти сорок уже. И вдруг рождается нормальная человеческая мысль: жениться! Нет, по-настоящему, не так, как раньше. Раньше он даже не понял, для чего пошел в загс с Вероникой. Мать так захотела, не он… А теперь он хочет жениться — чтобы завести семью, чтобы тоже был такой карапуз, который мешается под ногами, катает паровозик под столом, строит города из кубиков, разрисовывает клеенку на кухонном столе, смотрит на него ясным взглядом, трогает его колени маленькими ручками. Завести семью — для этого не нужно любви, для этого нужен выбор.

Мысль семейная преследует Севу. На ком остановиться? Девушек и женщин было в его жизни так много! Недавно еще он хвастался перед младшим братом: «Запросто сотню штук насчитаю». Но вот такую жену, как Таня… Красавица и умница, и, только что окончив ИнЯз, уже преподает на городских английских курсах на Кутузовском. Конечно, Сева помнит тот день, когда они танцевали вместе. Но об этом думать нельзя теперь — она жена брата, и это табу. Это Сева четко соблюдает и не вожделеет.