Земля зеленая

Но своими сомнениями с Мартыном не поделился. Старший батрак обиделся на такое недоверие и притворялся, что ему нет никакого дела до того, как собирается Ванаг в дальнейшем вести свое хозяйство. Только о камнях, о них Мартынь заботится. Если осенью не поднять на гору, то весной опять увязнут в трясине, придется с трудом выворачивать. Против этого Ванаг не возражал, — наверх их, конечно, нужно перетащить, а там видно будет.

Около двадцати человек съехались в Бривини на толоку, даже Вецкалач и Лиелспуре — каждый прислал батрака с подводой. Иоргис из Леяссмелтенов тоже пригнал подводу с батраком. Сам прикатил на жеребце; рукавицы и полушубок сбросил в комнате, показывая, что не боится ни холода, ни острых камней. И действительно показал, на что они вместе с жеребцом способны. Ворочал самые большие глыбы, к которым остальные даже не подступались. Иоргис — мужчина как медведь, только поднажмет, камень так и катится, помощник лишь успевай придерживать. С храпом тащил в гору жеребец тяжелую кладь. Пока другие подводчики делали один конец, Иоргис успевал полтора. Ванаг с гордой улыбкой восхищался зятем и его жеребцом, подзывая Лауру, чтобы шла подивиться, но у той из-за хлопот со стряпней не было времени. Батрак Иоргиса Клявинь был бледный, избалованный, он прежде ездил кучером на почтовом возке, потом работал в корчме, — камни, должно быть, видел впервые. Ему все время помогали нагружать телегу и, добродушно посмеиваясь, называли его то молодым барином, то управляющим Леяссмелтенов. Само собой разумеется, что Осис со своим чалым тоже помогал. Камни поднимал не торопясь, за другими не гнался, приноравливаясь к силам своей лошаденки. Вниз порожняком он съезжал без всякой лихости: не стоял во весь рост на телеге, как другие, не крутил над головой вожжами. Чалый уже не мог бегать, — как только кончилась трава на пастбище, стал хиреть, половина кормушки с сеном оставалась несъеденной, должно быть зубы стали плохие, жевать нечем; уже с осени покрылся клочковатой шерстью, какая бывает у лошадей только к весне. Свалив камни, Осис зашагал рядом с чалым, покачал головой и ударил рукой по костистому крупу.

— Ну, друг, последние возочки дотягиваешь. Делать нечего. Корм больше на землю сыплешь, чем жуешь, а что съешь — пользы не приносит. Дырявый ты мешок, старина! Когда придет Рутка, собирайся-ка с ним в путь-дорогу. Посмотри, какие возы поднимают другие в гору, а что мы с тобой можем?

Помощники старались вовсю, не щадя ни лошадей, ни самих себя, — в такой толпе зевать не приходилось. Вожжи взвивались в воздух, кнутовища стучали по оглоблям; когда возвращались порожняком, обгоняли друг друга; иногда вниз по усадебной дороге неслись по три телеги в ряд, последние два столба у изгороди, вокруг которой сворачивали на поле, давно вывернуты, жерди валялись в стороне. Возбужденным лошадям не стоялось: пока нагружали возы, они фыркали, разрывали копытами землю и брали с места сразу, не давая времени возницам взяться за вожжи и гикнуть. Верхняя подмерзшая корка трясины иногда подламывалась, по колеса, не успев погрязнуть, уже катились по твердому, оледеневшему лугу. На подъеме посреди дороги лежал камень — у кого-то свалился с воза, — его объезжали то с одной, то с другой стороны: никому не хотелось останавливаться и заниматься такой мелочью.

Галынь, конечно, не бросился вместе с молодежью, — и с порожней и с нагруженной подводой ехал осторожно; но сегодня серый без особых понуканий понимал, что не должен позорить своего возницу, а сил достаточно, было бы только желание. В такой толпе Браман не смел браниться, его переругали бы; стиснув зубы, он накладывал пегому почти такой же воз, как Иоргис из Леяссмелтенов своему жеребцу. Пегий силен, как черт, — хомут скрипел, дыхание вырывалось со свистом, ноздри покрылись инеем, но копь ни разу не останавливался, пока не доезжал до столба на середине двора. Воз камня — не воз дров, у лошади еще дрожали ноги и высоко вздымались бока, а Браман уже рвал за узду, поворачивал обратно.

Старший батрак Бривиней чувствовал себя распорядителем и с достоинством держался в этой роли, — хозяин ни во что не вмешивался. Стоя во весь рост на порожней телеге, Мартынь окидывал взглядом всю вереницу, «Высвободи гриву из-под хомута, а то шею сотрет», — поучал он парня, не замечавшего изъяна в упряжи. «У тебя чека выпала, смотри, как бы передок не соскочил», — напомнил он другому. А Дудинскому из Межавилков сказал строго: «Чересседельник отпусти посвободнее, у гнедого маловат хомут, душит… Ну и люди: не видят, что у лошаденки уже язык вываливается». Обошел низом поле, проследил, чтобы не оставляли небольших, глубоко засевших камней: одному помог взвалить на воз, другому подбросил доску и велел осадить телегу назад, чтобы доска легла не слишком круто и было бы легче двигать по ней камень. Он сердился, видя, как подводчики старались поскорее сбросить на дворе камни и спуститься вниз, — стройно и красиво начатый штабель стал расползаться в бесформенную кучу, основание которой скатывалось между кленами почти к самому колодцу.

Хозяин Бривиней только иногда выходил посмотреть, освобождается ли от камней кусок поля у черной ольхи. Вначале он плохо разбирался, потом глаза привыкли отличать, где еще лежат булыжники, а где только сереет пятно земли — след после камня. Перед самым обедом большая часть работы была сделана; теперь уже не было сомнения, что сегодня все закончат, бривиньской дворне не придется надрываться. Бривинь, улыбаясь, погладил бороду.

Потом возникла еще одна причина для улыбки. Екабу, должно быть, надоело дремать в своем чулане, вышел и примостился сзади на телеге Мартыня Упита. Хотя у парня городские сапоги и брюки из фабричного материала, оделся он в старое отцовское пальтишко, а на голову напялил заячий треух.

От этой неожиданности старший батрак заметно смутился, чувствовал себя неловко; его глаза настороженно и пытливо оглядывали всех, — он боялся, чтобы кто-нибудь, проезжая мимо, не отпустил шутки насчет хозяйских сынков, штудентов, для которых книжные листы оказались чересчур тяжелыми, и потому пришла охота попробовать, как вывозят камни. От этих зубоскалов всего можно ждать, в разгаре работы они чувствовали себя смелыми, Мартыню уже казалось, что вокруг мелькают ядовитые улыбки, насмешливые взгляды.

Ешка сидел, ухватившись белыми холеными руками за край телеги, спрятав мрачное, опухшее лицо в воротник пальто; сердце старшего батрака дрожало от страха: как бы не передумал и не убежал домой! Всю дорогу Мартынь, не умолкая, говорил о том, что будто сын Ванага еще весной выворачивал камни и обсуждал, как их вывезти в гору, и вместе с другими только и ждал этого благоприятного морозного дня. Наболтавшись вдоволь о камнях, перешел к трепке льна, к близкой зиме и поездкам в лес за дровами, к другим работам, которые Ешке настолько же чужды, как вот эти ненавистные булыжники. Временами он бурчал в ответ что-то непонятное и подбирал длинные ноги, чтобы не волочились по земле.

А силы у него точно у быка, только совсем не умел ее применять. Несмотря на все уважение к студенту и будущему собственнику Бривиней, который знал по-русски и по-немецки, старший батрак смотрел на него как на увальня.

— Стой, стой, — остановил он, когда Ешка ухватился своими непривычными руками за тяжелый обломок, будто собираясь одним броском взвалить его на телегу. — Так можно в порошок растереть. Камни поднимают не силой, а умом.

И не спеша прислонил к телеге доску, другой конец заправил под камень.

— Так. А теперь приналяжем вдвоем, посмотрим, что он нам скажет. — Обломок одним боком лег на доску. — Ага! Двинулся, барин. А ну, еще разок! Убери пальцы с грядки телеги, а то оторвет, как лоскут.

Ешка засопел от натуги и уперся ногами так, что захрустел промерзший ил.

«Глуп! — решил Мартынь. — Нет понятия. Однако пусть тужится, на пользу, — в Клидзине все эти годы только и делал, что жрал булки с колбасой да запивал пивом».

На третьем заезде Ешка снял отцовское пальтишко и бросил на камни. Треух сдвинул на затылок, — волосы совсем взмокли и слиплись на голове. Ванаг подвел Лизбете к дверям кухни и показал на него, потом оба со счастливой улыбкой переглянулись: почему бы Ешке не стать человеком?

Андру Осису все время помогал Маленький Андр. Помощник по ахти какой, но Андр и такому рад; кроме того, уговорился с другими возчиками, что будет брать камни в правом углу поля — там кругляши, они и полегче и не так режут руки. Порожняком оба ехали молодцевато и важно, — покрикивали, стояли на телеге, Большой впереди, Маленький позади, ухватившись за пиджак своего напарника. Когда на полдороге встретили Мартыня с Ешкой, Большой Андр покрутил в воздухе вожжами и крикнул:

— Ну-у, сволочь! Тащится, словно балбес в уездную школу! — Балбес — это тот айзлакстский парень, один из собутыльников Ешки.

А Маленький — еще громче:

— Ковыляет, как курземец по двору! — Понятно, что имелся в виду второй собутыльник.

До самого загона оба, сгибаясь, смеялись удачной шутке.

Въезжая с возом на гору, встретили Иоргиса из Леяссмелтенов; его статный жеребец уже не хотел без понукания бежать рысью. Теперь Маленький Андр начал первым, подергал вожжи:

— Тащись, тащись, жених этакий!

И еще добавил:

— Тянет, точно сундук хозяйской дочки с приданым!

На этот раз шутка не развеселила, в наигранном смехе прозвучало нечто такое, чего не должен был слышать никто на белом свете! Большой Андр помрачнел и набросился на помощника, когда тот собрался было отпустить новую, более ядреную шутку.