Земля

Первым человеком, ступившим на заповедное место, был Гудуйя Эсванджия. Исследуя новую трассу главного канала, партия гидрологов во главе с Галиной Аркадьевной, уже наслышанная о непроходимости здешних мест, решила было оставить в стороне Очокочевы владения. Однако Гудуйя убедил гидрологов, что не такие уж непроходимые здесь топи и леса.

Действительно, болото оказалось ничуть не глубже других, да и лес был обычный. На месте предполагаемого жилища Очокоча были обнаружены огромные глыбы тесаного камня, наполовину ушедшие в землю от собственной тяжести и покрытые густым мхом. По-видимому, в былые времена здесь возвышалась церковь, разрушенная не временем, а людской злобой.

Огромные дубы и вязы в два обхвата толщиной стояли тесными рядами, а между ними рос колючий кустарник. Ни зверей, ни птиц не слышно. Кто знает, почему не было здесь животных или почему предания об Очокоче и лесной царице связывались именно с этими местами.

Развалины церкви обследовал директор этнографического музея Петре Герсамия. Археологи, вызванные им из Тбилиси, вели раскопки.

Лес корчевала и расчищала бригада Гудуйи Эсванджия. Громадные корни, глубоко ушедшие в землю и причудливо сплетенные друг с другом, поддавались с большим трудом. Вот почему и не поспевала к сроку расчистка трассы.

Корневища и пни срубленных деревьев взрывали или извлекали из земли тракторами, стволы очищали от веток и сучьев, пускали в распил и вывозили на волах. Трактора и те, пыхтя и надрываясь, едва справлялись с тяжеленными бревнами. А о волах и говорить нечего: в кровь стирали они свои мощные загривки. Глядя на них, погонщики места себе не находили от сострадания и жалости.

Кустарник и ветви жгли целыми днями. Перестук топоров, визг пил, треск пылающих ветвей, эхо взрывов и грохот работающего экскаватора причудливо мешались и накладывались друг на друга. А надо всем вокруг стлался едкий дым и полыхали отсветы пожара.

И без того горячий воздух раскалялся докрасна, дым выедал глаза, дышать было нечем. От пота и жажды перед глазами корчевщиков плыли багровые круги.

Воду на трассу возили в бочках, но она так разогревалась по пути, что пить ее не было никакой охоты.

А лязг Учиного экскаватора все приближался, преследуя бригаду Гудуйи. В ней по преимуществу работали крестьяне из окрестных деревень: Коршия, Букия, Джгереная, Чокорая, Пертия и Арахамия.

Обрадованные возвращением Гудуйи, они не щадя сил и времени трудились рядом со своим бригадиром. Гудуйя вызвал на соревнование бригаду, работавшую на корчевке Квалонского массива, и его товарищи старались не ударить лицом в грязь перед квалонцами.

Гудуйе было известно, что Учу вызвал на соревнование Антон Бачило и что Антонов «Коппель» по пятам следовал за Учиным «Комсомольцем», день за днем сокращая расстояние между ними.

Участок Бачило был полегче да и сподручней для работы. Леса здесь были реже, а болото поменьше. Корчевщики работали без спешки, споро и в охотку, уверенные в своей победе в социалистическом соревновании. Впрочем, и в победе Бачило мало кто сомневался.

Гудуйя от всего сердца желал победы своему молодому напарнику и всячески старался помочь ему. Человек, всю свою жизнь ни разу не покидавший леса, прекрасно уловил суть и смысл социалистического соревнования. Он понял, что это не простое состязание двух людей, которое он не раз наблюдал в юности в своей деревне — то ли на конских скачках, то ли в борьбе или в игре, а то и в питье — кто кого обставит и насколько ловко.

Гудуйя то и дело оглядывался, не показался ли уже Учин экскаватор. Его лязг и скрежет слышались настолько близко, что Гудуйе с его обостренным слухом все чудилось: экскаватор вот-вот настигнет его. Подгоняемый этим звуком и вошедший в азарт соревнования, Гудуйя с удвоенной энергией врезался в глубь Очокочевых владений. Лес горел, деревья с треском валились наземь, и казалось, что это кряхтит и стонет обезумевший от непривычного нашествия хозяин владений.

— Ого-го! — подстегивал, подзуживал товарищей Гудуйя. — А ну навались, ребята, еге-гей, не посрамим нашу бригаду, еге-гей!

На очищенной делянке стояли Важа Джапаридзе и Спиридон Гуния. Вот уже две недели не уходили с трассы главный инженер и начальник Чаладидского участка. Новая трасса главного канала требовала от всех неослабного внимания и заботы. Ни разу не обвалились и не оползли стены канала на Учином и Антоновом отрезках.

— На этот раз трасса выбрана и изучена безошибочно. 3олотая у тебя жена, Важа. Что греха таить, я тогда на совещании колебался, не хотелось рисковать еще раз. Известно, обжегшись на молоке, на воду дуешь, — сказал Спиридон Гуния.

— Без риска в нашем деле нельзя, Спиридон. Посуди сам, дожидайся мы бумаг из «Главводхоза», и по сей день топтались бы на месте. Ведь бумага еще не получена, — ответил ему Важа.

Сзади раздался рокот Лонгинозова мотоцикла. Не успели они обернуться, как Лонгиноз подрулил прямо к ним. Лихо осадив своего «конька», Лонгиноз ловко соскочил на землю. Быстро сбросив на сиденье громадные кожаные рукавицы, он оправил костюм и вскинул руку к виску:

— Разрешите доложить, товарищ главный инженер, что полевая кухня следует за мной. Минут через двадцать она будет на месте.

Важа посмотрел на часы.

— Молодчина, Лонгиноз. Поспел точно к полдню. Что везешь?

— На первое борщ, на второе гуляш. Мясо свежайшее. И еще холодный лимонад.

— Отлично. Ты погляди, как люди работают! — повернулся Важа к корчевщикам.

— По-стахановски, товарищ главный инженер, — чеканя слова, сказал снабженец. — И я стараюсь от них не отставать.

— Так держать, Лонгиноз, — зная слабость Лонгиноза, похвалил его Спиридон Гуния.

— Всегда готов служить общему делу! — снова козырнул Лонгиноз и улыбнулся, вытирая со лба обильный пот.

Уча Шамугия и Антон Бачило по-прежнему жили в Кулеви в семье Эсмы и Якова Арахамия. Никак не смогли они расстаться с их добрым очагом. На канале Уча и Антон почти не сталкивались, разве что поздним вечером встречались за ужином, да и то изредка. Обычно они шли с работы в разное время, настолько голодные и усталые, что, наскоро перекусив, тут же отправлялись спать, не в силах дожидаться друг друга.

Дела у них шли неплохо. Ни один экскаваторщик не мог состязаться с ними. Оба намного перевыполняли взятые на себя обязательства, но обоим не давала покоя одна и та же мысль. Уча переживал, что, опередив Антона, он тем самым проявит неблагодарность к своему учителю. «Как же так, — думал он, — Антон обучил меня всему, что сам умел, именно по его рекомендации я и стал самостоятельно работать, да еще на «Комсомольце». И что же? Просто так и положить на лопатки самого близкого мне человека? Нет, что-то тут не так...» И, обеспокоенный этой мыслью, Уча останавливал экскаватор, стремясь поотстать от Антона. Но страсть к соревнованию брала свое, и он вновь с азартом рвался вперед.

Те же сомнения мучили и Антона: «Что-то нескладно получается, я сам обучал и направлял Учу, сам уступил ему «Комсомолец», а теперь сам стараюсь его обогнать. Нет, негоже так поступать...» И, подобно своему другу, Антон замедлял работу. Но дело торопило, и Антон с новой энергией вонзал ковш в неподатливую землю.

Переживания оставались переживаниями, а соревнование день ото дня набирало силу. Вся стройка с неослабным вниманием следила за его ходом. Каждый вечер в управлении вывешивали «молнии», извещавшие о делах соревнующихся.