Земная оболочка

Тем не менее, когда оказалось, что никому писем нет — письма не было даже от полоумной золовки Хэт, которая писала несколько раз в неделю, в стремлении выяснить косвенными вопросами, что сталось с деньгами Джеймса, никогда не существовавшими, — он пошел через дорогу на вокзал и спросил у мистера Рочелла, нет ли для него телеграммы.

Нет, телеграммы не было.

Форрест уже повернулся уходить, когда черный аппарат в углу вдруг застрекотал. Он подождал, прислушиваясь напряженно, словно аппарат во всеуслышание выстукивал немудреную фразу, говорящую о надежде и любви, которая вполне могла бы предназначаться ему, знай он азбуку Морзе.

Мистер Рочелл энергично отстукал ответ, что-то записал на листке бумаги и сложил его.

— Мне по-прежнему ничего? — спросил Форрест.

— Ни слова, — сказал мистер Рочелл и улыбнулся во весь рот, впервые на памяти Форреста. — Скажите мне, что бы вы хотели услышать, заплатите четвертак, и я разошлю циркулярную телеграмму — запрос. Кто-нибудь что-нибудь да и пришлет, — если ничего другого, то пусть хоть известие о том, что в Джорджии провалился мост.

Форрест тоже улыбнулся в ответ.

— Увы, финансы не позволяют, — сказал он и вышел из здания вокзала. Прошел мимо толпившихся на перроне носильщиков (несмотря на то, что поезда не было и, по-видимому, не предвиделось) и начал спускаться по ступенькам на товарный двор, когда вдруг его окликнула какая-то негритянка:

— Мистер Форрест… — Он обернулся, обежал взглядом лица — с десяток… Винни, вот это кто. В прошлом она принадлежала семье его матери и иногда приходила помочь матери по хозяйству — когда могла или когда хотела — а придя, особенно не усердствовала.

Она встала навстречу ему — высокая, прямая, худая как щепка, бесформенное платье было сплошь покрыто английскими булавками (они вовсе не скалывали прорехи, платье было целое), так что на солнце казалось, будто она в кольчуге; носила на себе все свое богатство — унцию никеля.

— Ишь ты вырос как, — сказала она.

— И ты тоже.

— Я уже в землю расту, — она рассмеялась. Ей, наверное, было под девяносто. Она помнила, что пятьдесят ей исполнилось еще до битвы за Аппоматтокс; говорила, что высохла еще до того, как свободу дали. — Только вот не пришли еще за мной.

— И не придут, — сказал он.

— Придут — не обрадуются, — засмеялась она. — Кого встречаешь?

— Никого, просто пройтись решил.

— Ты, часом, не один ли? Я слышала, тебя окрутили?

— Окрутили, — сказал он.

— Маленькая девчоночка?

— Маленькая, — ответил он. — Но уже не девчоночка.

— Такие лучше всего, верно? Учить надо смолоду. — Теперь она не смеялась, — делилась житейской мудростью, и ее затуманенные опаловыми бельмами глаза в упор смотрели на него. — Где был?

— То есть как это где?

— Когда я последний раз тебя видела?

— Года два-три назад. Я здесь с мая. А ты где была?

— В штате Мэн, — сказала она.

— Что это тебя туда занесло? Там же можно замерзнуть насмерть.

— Я и замерзала. Потому вернулась. Ровер в Мэне. Город Августа, штат Мэн — корабли строит. Написал, приезжай — хоть помрешь в комфорте. Я там одну зиму прожила, обе ноги отморозила, ни с кем, кроме домашних, слова не сказала. Нет, лучше уж здесь помирать.

— А ты кого встречаешь? — спросил он. Он сам себе удивлялся, что не уходит от нее, — зануда старуха, мошенница, о чем с ней говорить. Вот-вот начнет клянчить деньги. И выклянчит.

— Сегодня никого. А вот завтра, если доживу, ко мне мой правнук приедет. — Она указала на сверкающие рельсы. — Пришла проверить, в порядке ли путь, чтоб с ним, не дай бог, чего не случилось.

— Это что, Ровера сын?

— Ровера, — ответила она; потом задумалась. — Господи Иисусе, — он же мой пра-пра-правнук. — Она снова засмеялась. — Я из молодых, да ранних была, как твоя девчоночка.

Он улыбнулся.

— У меня сын.

— Назвали в честь твоего отца?

— Да.

Она подумала.

— Ну, это еще не худшее, что ему могло достаться от деда.

— Не знаю. Может, отцу не так-то и плохо живется.

— Все может быть, — сказала она. — Ты-то, как я погляжу, весь в него, вылитый его портрет. Если он приедет, привести его к тебе познакомиться? Скажешь, такой ли уж он у нас умный или это только мне кажется.

До Форреста не сразу дошло, что она говорит о сыне Ровера.

— Приведи. Я живу у Хэт.

— Я знаю. А если он не приедет, сама приду. Познакомиться с твоей девчоночкой.

— Тогда придется подождать. Она сейчас уехала к своим.

— Когда она здесь, она тебя ублажает?

— Да, — ответил он.

— Нынче девки ученые пошли.

— Да.

Она рассмеялась.

И вот ночью он овладел ею, Евой, овладел не во сне, а ясно сознавая, что делает. Не с заранее обдуманным намерением; первоначально он собирался уважать ее отсутствие. «Раз она решила уехать, — неважно по какой причине и на какой срок, — я должен отпустить ее», — но лишь только дом затих, погрузился в темноту и уснул, в голове моментально возник вопрос: «Смогу ли я жить, если Ева не вернется? И в этом случае хорошо бы понять, что именно нашел я в ней, отчего поверил, будто мы стали единым целым».

Сперва ответ вылился в слова «очарование, доброта, незаменимость», — казалось бы, и все, только вслед за словами в воображении начали появляться иллюстрации. И очень скоро, как он ни боялся того, перед умственным взором встала картина их близости. Воспоминания возникали где-то в тайниках мозга и надвигались на него, как некая замаскированная армия — неведомая, но могущественная. Он не сопротивлялся. Все его усилия сосредоточились на одном — выяснить, в чем именно могущество Евы, каковы ее цель и ресурсы. А для этого необходимо воспроизвести мысленно весь ритуал, представить себе картину, изображение…

Ее маленькое, на удивление изящное — как искусно скроенный наряд — тело, неизменно в таких случаях обнаженное (порядок, заведенный Евой, который охотно принял он, гордый своим красивым и сильным телом). Рассыпавшиеся по подушке волосы — сдунутая ветром вуаль на отлете, открывающая все новые тайны, навечно приклеенная к упрямой головке, плечи, грудь, тонкая талия…

Обладание — да, но не познание, не пояснение даже. Это уже была его забота — не только дарить наслаждение и наслаждаться самому (что было для них обоих столь же естественно, как для деревьев зеленеть весной), но изучать, что, собственно, они подарили друг другу и почему: доискиваться, чего тут больше — потерь или приобретений, соль это на раны или бальзам?