Земная оболочка

— Брат отвезет меня в Роли в субботу. Директор школы нашел мне комнату неподалеку от школы в доме весьма приличной вдовы, но мама настаивает, чтобы он съездил со мной и лично убедился. Вот мы и едем в субботу.

— Желаю тебе успеха, Мин. Ты его заслужила. — Ева чувствовала себя крепче с каждой минутой, но возвращаться в дом или на веранду, по-видимому, не спешила.

Мин подождала, не последует ли приглашение, затем сказала: — Можно мне зайти на минутку? Вы никуда не спешите?

— Ну конечно, — сказала Ева. — Только давай я сперва схожу посмотрю, как там папа.

Они поднялись на веранду, и Мин села в качалку, а Ева пошла взглянуть на отца (он все еще спал) и причесаться. Вернувшись, она принесла с собой два стакана воды, которую они молча выпили, прежде чем начать разговор.

Наконец Ева сказала: — Нелегко тебе пришлось. Я же понимаю.

Перед ней сидела девушка с темными, отливающими бронзой волосами — взрослая женщина, покидающая родной дом.

— Ну что вы, — сказала Мин. — Просто я испугалась, увидев, что вы упали.

— Я не о том говорю, — сказала Ева. — Да и не упала я вовсе, просто присела. Напекло голову. Нет, я о твоих планах.

— Что ж, четыре года каторжных работ позади, диплом в кармане. Надо использовать его.

— Правильно, — Ева кивнула и допила воду. — Но тебе ведь еще маму пришлось уламывать. Вот я о чем.

— Мама говорила вам?

Ева улыбнулась: — И не раз. Но я была всецело за тебя и не скрывала этого.

— Спасибо! — сказала Мин. — Я так и думала. Мама никогда не сказала ни слова против — просто не отваживалась, раз уж папиным предсмертным желанием было, чтобы я приобрела какую-нибудь профессию, — но ее недовольство я ощущала на каждом шагу.

— Она мать, — сказала Ева, — так что не осуждай ее. И потом, судьба ведь тебя не обделила — ты всегда хорошо училась, хорошо одевалась, хорошо рисуешь. Со временем у тебя будет ребенок.

— Необязательно, — сказала Мин.

— С такими волосами и красивыми зелеными глазами? Попробуй удержись! — сказала Ева. — Так вот, когда он у тебя будет, когда пройдут годы неустанного внимания и забот — но несколько дней или недель, а именно годы, в течение которых тебе не раз захочется вышвырнуть его в окошко и ты будешь молить бога, чтобы он растворился, как посыпанная солью улитка, — вот тогда ты ее поймешь.

— Я и теперь понимаю. Я люблю одного человека.

— Знаю, что любишь. Очень хорошо знаю. Но я не о любви, хотя это чувство может включать и любовь. Я говорю о собственническом инстинкте. Ты хочешь владеть своим творением, хочешь его общества, привычного и приятного тебе.

Мин помолчала. — А как Роб? — спросила она. — Были от него письма?

— Сегодня было, — ответила Ева. И тут же решила, что, не надеясь на себя, умолчит о главном. — У него все хорошо: много работает, по-видимому, здоров.

— Они что, будут работать там, в горах, всю зиму?

— Сомневаюсь, — сказала Ева.

— Он вернется сюда?

— Погостить, во всяком случае, приедет. Он скучает без Сильви.

— Но работу на дороге не бросит?

Ева пристально посмотрела на Мин и рассмеялась. — Это уж ты его спрашивай. Ты его друг. А я только мать. Сыновья обычно не очень-то откровенны со своими матерями.

— В таком случае, — сказала Мин, — мы с вами так ничего и не узнаем.

— Я думала, вы переписываетесь.

— Нет, миссис Мейфилд, никакой связи между нами нет вот уже четыре года.

Ева рассмеялась. — Мне кажется, Роб ничего не имел бы против.

Мин ответила твердо: — Имел бы. Он знает, что я хочу его.

— И надолго? — спросила Ева, чуть погодя.

— На всю жизнь.

— Откуда ты можешь знать, Мин? — Если в Евином тоне и присутствовали прежде неприязнь или насмешка, то сейчас они исчезли, уступив место искреннему любопытству.

Мин почувствовала это и решила сказать правду: — Все эти четыре года я почти ни о чем другом и не думала. Кроме него, мне никого не надо.

— Ты когда-нибудь говорила ему это?

— Он и так знает, — сказала Мин.

Волна радости затопила Еву. «Это у него от меня», — подумала она. Но сдержала просившуюся на губы улыбку и сказала только: — Не завидую тебе.

Мин помолчала. — Я не понимаю, миссис Мейфилд.

Ева сказала: — Да и я не очень-то понимаю. Может, это объясняется тем, что он от природы не терпит никаких прочных уз. Эта черта ему в наследство досталась.

— То есть?

— От матери он ее унаследовал. — Ева позволила себе улыбнуться. — Я по натуре бегун. Всю жизнь в бегах. Ты ведь слышала, конечно.

— Нет, миссис Мейфилд.

— О моем браке. Ты не могла не слышать, Мин. Одно время у нас в городе ни о чем другом не говорили.

— Но это случилось еще до моего рождения. Кое-что я, конечно, слышала, но как-то не вникала.

— А ты вникни, — сказала Ева. — Я искренне думаю, что это должно представлять для тебя интерес.

Мин сидела молча, в ожидании.

— Мне было шестнадцать лет, — сказала Ева, — и я только что окончила школу. Накануне выпускного вечера я спустилась со второго этажа вниз, прошла через весь дом и вышла по черному ходу, чтобы тайком обвенчаться с человеком старше меня почти на двадцать лет, моим вчерашним учителем. Причин для этого у меня было, как я теперь понимаю, всего две, а уж я ли не выискивала причины: во-первых, я считала, что мне плохо живется у матери (я отнюдь не была ее любимицей, слишком много у нас с ней было общего), и, во-вторых, я рассматривала как исключительную честь, раз в жизни выпадающую, предложение, сделанное мне этим хорошим добрым человеком, — предложение стать его женой. На всю жизнь, как ты говоришь, — Ева замолчала, словно поставила точку.

— И вы оказались правы? — спросила Мин.

Ева с недоумением посмотрела на нее.

— Таких предложений вам больше не делали?

Она никогда не задумывалась над этим. Но сейчас мысль заработала быстро. Ева покачала головой. — Нет, никогда, — и улыбнулась. — Но я ведь прожила только полжизни. У меня все впереди.

— Вы сожалеете о том, что произошло?

Ева поняла, что Мин пристает к ней не для того, чтоб сделать больно, а потому что ей действительно нужен ответ. — Смотря о чем. Я пережила немало страшного: мамина смерть, рождение Роба, — сказала она.

— О том, что вернулись сюда? Никогда больше не видели своего мужа. Мама говорила мне, что вы с ним ни разу после этого не встречались.

Ева кивнула: — Ни разу. С третьего августа тысяча девятьсот четвертого года — всю твою жизнь и еще чуть-чуть. — Она остановилась. — О чем ты меня спрашивала?

— Вы сожалеете? — повторила Мин.

— Какое ты имеешь право? — Ева сказала это совершенно спокойно, будто предложила стакан воды.

— А такое, что вы сами начали рассказывать, что вы знаете меня с детства и прекрасно понимаете, зачем мне надо это знать.