Земной круг. Компиляция. Книги 1-9.

Это могла быть только она. Муркатто. Мясник Каприле. Он представлял ее куда крупнее, но какая еще женщина могла здесь оказаться?

Она ударила кого-то булавой, промахнулась и качнулась следом за своим оружием. Ее противником оказался Франчи; он толкнул ее щитом, заставил утратить равновесие и поднял меч. Но едва он шагнул к ней, как сзади к нему самому тоже кто-то шагнул. Мощный, голый до пояса верзила. Возможно, северянин, весь, с головы до пят, залитый кровью, как один из тех пьянеющих от крови безумцев, о которых любят рассказывать в легендах. Франчи ударить мечом не успел, и топор северянина со свистом рассек воздух, а вместе с ним и плечо, развалив его, как мясник развалил бы говяжью тушу.

Франчи испустил ужасающий вопль; кровь из его разрубленного плеча брызнула прямо в лицо женщине. Она отшатнулась, ослепленная, выплюнула кровь, попавшую в рот, и тут на нее, рыча от ярости, налетел Мазарин. Его копье громко лязгнуло о нагрудник кирасы, и женщина с криком упала в воду.

Предо кинулся на помощь сержанту, но зацепился башмаком за что-то на дне, тоже упал, а когда вскочил, ему пришлось откашливаться от попавшей в горло воды. Упавшее боевое знамя. Белый крест на черном фоне.

Он поднял голову и увидел, что Муркатто с трудом поднялась на колени, а Мазарин снова замахнулся на нее копьем. Она извернулась, сверкнул металл, ее нож глубоко вонзился в ногу сержанта, и он качнулся вперед, выпучив глаза от неожиданной боли.

— Нет… — прошептал Предо, выпутавшись из тряпки, связавшей ему ноги, но было уже поздно.

Он видел, как оскаленные зубы женщины сверкнули сквозь спутанные окровавленные волосы, когда она взметнулась из воды и вместе с нею взметнулась в сияющих брызгах ее булава. Как булава с хрустом врезалась в челюсть Мазарина, взметнув фонтан крови и зубов, и отбросила его назад.

Зарычав, женщина вновь вскинула булаву, ударила его в горло, опрокинула навзничь в воду, сама ринулась на него, и они покатились по отмели, шипя и размахивая руками и ногами в воде и под водой.

Предо в оцепенении смотрел вокруг, с трудом удерживая меч в расслабленной руке, почти готовый к тому, что вот-вот кто-то бросится на него, пылая жаждой убийства, но, похоже, бой внезапно прекратился. Люди стояли и смотрели вокруг точно так же, как и он сам. Опускались в воду, зажимали раны. Куда-то растерянно брели. И наконец, один из всадников, оказавшихся поблизости, встал во весь рост в стременах, сорвал с головы шлем и заорал:

— Победа!

Сержант Мазарин лежал на камне, разбросав руки в стороны. Он был мертв. Все они были мертвы. Сражения тоже не такое уж плохое дело. Если сражаешься на стороне победителя.

Крик подхватили другие, потом еще и еще. Понятно, осприйцы. Предо, не отрываясь, смотрел на женщину. Она, шатаясь, сделала шаг вперед и обвисла в объятиях полуголого чудовища; ее булава, все еще липкая от крови сержанта Мазарина, свисала вдоль его голой спины.

Они застыли в объятии крайней усталости не более чем в трех шагах от него, а Предо был проворен. Он вполне мог прыгнуть вперед и разрубить ей затылок своим мечом, мог прямо сейчас положить конец гнусной жизни Змеи Талинса.

Но в это самое мгновение северянин посмотрел прямо на него, и Предо почувствовал, как на него обрушилась неподъемная тяжесть леденящего страха. На перемазанном кровью лице верзилы красовался громадный шрам, в середине которого, на месте глаза, взирал яркий шар мертвого металла, вспыхнувший влажным блеском, когда сквозь облака прорвалось солнце.

В это самое мгновение Предо решил, что не предназначен для военной службы. Он сглотнул и замахал мечом над головой.

— Победа! — кричал он вместе со всеми остальными.

Как-никак в этом хаосе никто не разобрался бы, из Талинса он или из Осприи. Всего лишь один парень в кожаной безрукавке, такой же, как множество других. Всего лишь один из счастливчиков, оставшихся в живых.

— Победа! — снова крикнул он срывающимся голосом, а сам, пытаясь сделать вид, что слезы, бегущие по его щекам, — от счастья, то и дело поглядывал вниз, на валявшийся на камнях изуродованный труп сержанта Мазарина, отороченный пенной бахромой бегущей воды.

Такова, значит, жизнь? Надо лишь выбирать лучшее из того, что тебе предлагают.

Похоже, ему очень повезло, что он не успел раздобыть себе сюрко.

Храбрость отчаяния

Ближняя страна, лето 584 года

Шай ударила лошадь пятками в бока, у той подкосились передние ноги, и, не успев осознать, что случилось, и попрощаться, Шай горестно рассталась с седлом.

Для оценки ситуации ей выделили те мгновения, которые занял короткий полет. На первый взгляд ситуация казалась не слишком хорошей, а более обстоятельно подумать не позволила стремительно мчавшаяся навстречу земля. Шай постаралась, насколько смогла, сжаться в комочек и перекатиться — точно так же, как пыталась поступать почти при каждой из постигавших ее неудач, — но земля ловко заставила ее распрямить туловище, растрепала как следует и забросила прямо в высушенный солнцем куст.

Пыль быстро оседала.

Шай смогла улучить момент лишь на то, чтобы перевести дух. Потом еще один, когда мир перестал катиться вокруг нее, чтобы простонать. Потом третий, чтобы осторожно пошевелить рукой и ногой, ожидая того тошнотворного приступа боли, который означает, что у нее что-то сломано и та жалкая тень жизни, которой она обладает, скоро пропадет в сумраке. Она только приветствовала бы такой поворот событий, поскольку он означал бы, что она сможет вытянуться на земле и не бежать больше никуда. Но боль не приходила. По крайней мере, не выходила за обычные рамки. Пусть тень ее жизни и впрямь была жалкой, но все же последнего суда ей еще предстояло дожидаться.

Исцарапанная, разбитая, вывалянная в пыли, Шай поднялась, выплевывая набившийся в рот песок. За последние несколько месяцев песок оказывался у нее во рту довольно часто, а мрачное предчувствие говорило, что это не последний раз. Лошадь лежала в нескольких шагах от Шай; покрытый пеной бок судорожно вздымался и опадал, передние ноги были черны от крови. Стрела Неари угодила лошади в плечо не настолько глубоко, чтобы убить или даже сразу сбавить ход, но все же обеспечила сильное кровотечение. Которое в ходе длительной скачки убило животное так же верно, как это сделала бы стрела, попавшая точно в сердце.

Когда-то Шай привязывалась к лошадям. Когда-то она вообще ко всем животным проявляла необыкновенную мягкость, хоть и тогда у нее очень трудно складывались отношения с людьми. Но то время давно миновало. Ни в теле, ни в душе Шай уже не осталось никакой мягкости. Поэтому она бросила своего скакуна на последнем кровавом издыхании, без утешения в виде хозяйской руки и побежала в сторону города. Поначалу ее пошатывало, но она очень быстро втянулась. Что-что, а бегать она навострилась так, что лучше некуда.