Земной круг. Компиляция. Книги 1-9.

— Тогда здесь не было таких стен.

— Да уж. Но и армии Союза вокруг тоже не было.

Зато сейчас поля вокруг Карлеона кишели заставами Союза: рвы, валы, частоколы и заборы, люди в доспехах, что тускло поблескивали на солнце, — все это не могло не радовать сердце Ищейки. Под крепостью, обложив Бетода, встали тысячи и тысячи хорошо вооруженных и жаждущих отомстить солдат.

— Ты уверен, что он там?

— А куда ему еще было податься? Почти всех лучших парней он потерял в горах, и друзей у него, поди, не осталось.

— Мы все кого-то потеряли, — прошептал Ищейка. — Встанем здесь и будем ждать. Времени полным-полно. Пока смотрим, как трава растет, глядишь, и Бетод сдастся.

— Да.

По виду Логен сам в это не верил.

— Да, — повторил за ним Ищейка. Но по опыту он знал: Бетод сдаваться не привык.

Заслышав на дороге стук копыт, он обернулся. К шатру Веста на взмыленном коне несся гонец в шлеме с оттопыренными цыплячьими крыльями. Всадник натянул поводья и чуть не выпал из седла, пока спешивался. Неверной походкой, сопровождаемый удивленными взглядами офицеров, вошел в шатер. У Ищейки засосало под ложечкой.

— Чую дурные вести.

— А что, бывают хорошие?

В шатре засуетились, изнутри донеслись крики, бряцанье стали.

— Пойду гляну, в чем дело, — обронил Ищейка, хотя чутье подсказывало бежать отсюда подальше.

У шатра стоял Круммох. Здоровенный горец хмурился, прислушиваясь к переполоху.

— Что-то не так, — сказал он. — Только я этих южан не понимаю: что говорят, что делают… безумцы они.

Ищейка отогнул полог шатра. Офицеры кричали и беспорядочно размахивали руками, а в сердце неразберихи стоял Вест. Бледный, как парное молоко, он сжимал в кулаках пустоту.

— Свирепый! — Ищейка схватил Веста за руку. — Что здесь творится?

— Гурки вторглись в Срединные земли. — Вест высвободил руку и тоже принялся кричать.

— Кто там чего сделал? — не понял Круммох.

— Гурки. — Логен сильно нахмурился. — Темнокожие с далекого юга. Суровый народ, как ни крути.

Подошел мрачный Пайк.

— Они высадились с кораблей и уже могли добраться до Адуи.

— Погоди-ка. — Ищейка знать не знал о гурках, Срединных землях и Адуе, но тревожное чувство с каждым мгновением становилось сильнее. — Что ты такое говоришь?

— Нам приказано возвращаться домой. Немедленно.

Ищейка замер. Он знал, что не может быть все так просто. Он снова схватил Веста за руку и ткнул грязным пальцем в сторону Карлеона.

— У нас не хватит людей, чтобы продолжать осаду!

— Понимаю, — ответил Вест, — и мне жаль. Но от меня ничего не зависит. Беги к генералу Поулдеру! — крикнул он косому пареньку. — Пусть его люди готовятся немедленно выступать к побережью!

Ищейка недоуменно моргнул.

— Значит, мы семь дней напрасно сражались в Высокогорье? Тул мертв, и видят мертвые, сколько еще людей погибло напрасно? — Он не переставал удивляться, как быстро отнимают то, на что успеваешь положиться. — Значит, вот как. Обратно в леса, в холод, снова убегать и убивать. Без конца.

— Есть и другой выход, — сказал Круммох.

— Какой же?

Вождь горцев коварно усмехнулся.

— Девять Смертей, уж ты-то знаешь?

— О да. Уж я-то знаю. — Логен выглядел так, будто видел сук, на котором его вот-вот вздернут. — Когда уезжаешь, Свирепый?

Вест нахмурился.

— Солдат у нас много, а путь не слишком далекий. Думаю, Поулдер отведет своих людей завтра, Крой — послезавтра.

Улыбка Круммоха сделалась чуточку шире.

— То есть завтра целый день туча народа будет сидеть здесь, окопавшись вокруг Бетода, словно никто и не собирается уходить?

— Думаю, так и будет.

— Дай мне день, — сказал Логен. — Я прошу только день, и, возможно, я смогу покончить со всем этим. А потом — если все еще буду жив — отправлюсь за тобой на юг. Приведу кого получится. Вот тебе мое слово. Мы поможем тебе с гурками.

— Но что изменит один день? — спросил Вест.

— И правда, что можно сделать за день? — прошептал Ищейка.

Проблема была в том, что он уже знал ответ.

Под старым мостом журчал ручей, он тек мимо деревьев и дальше, вниз по зеленому склону холма. К самому Карлеону. Логен смотрел, как по воде, кружась и огибая замшелые камни, плывут желтые листья, и мечтал уплыть вместе с ними.

— Мы сражались здесь, — сказал Ищейка. — Тридуба и Тул, Доу и Молчун, и я. Где-то там, в роще, мы схоронили Форли.

— Хочешь сходить туда? — спросил Логен. — Навестить, посмотреть…

— Зачем? Вряд ли станет лучше мне, и я чертовски уверен, что ему лучше не станет. Форли уже на все плевать. Он мертв. А ты уверен, Логен?

— Видишь другой выход? Войско Союза торчать тут не станет. Это — наш единственный шанс покончить с Бетодом. Терять нечего.

— Твою жизнь.

Логен тяжело вздохнул.

— Не думаю, что найдется много людей, кому она дорога. Идешь?

Ищейка покачал головой.

— Лучше я тут подожду. Бетод у меня уже в печенках сидит.

— Ну как знаешь. Как знаешь.

Казалось, все мгновения жизни Логена: слова и поступки, выборы, о которых он почти и не помнил, — вели его к этому. А теперь выбора не осталось. Возможно, и не было никогда. Его, будто лист на воде, несло к Карлеону, и остановиться, свернуть он не мог. Он ткнул коня пятками в бока и поскакал вниз по грунтовой тропе, вдоль журчащего потока.

На закате все виделось четче и яснее. Влажные листья на деревьях — золотисто-желтые, огненно-рыжие, ярко-багряные, всех оттенков пламени — готовились опасть. Ближе ко дну долины воздух сделался гуще, в нем ощущалась осенняя дымка; было трудно дышать. Скрип седла, звон упряжи и стук копыт — все смешалось в единый, смутный звук. Он миновал пустые поля, грязевые ямы и укрепления Союза: ров и ряд заостренных кольев, что стояли на расстоянии трех полетов стрелы от стен замка. Солдаты в куртках с заклепками и стальных шлемах провожали его хмурыми взглядами.

Он натянул поводья, заставив коня перейти на шаг. Проехал по новенькому деревянному мосту, ручей под которым бурлил, напоенный дождем. Взобрался на пологий холм в тени высокой стены: высокой, гладкой, темной и нерушимой. Такой грозной стены он еще не встречал. Людей в бойницах не было видно, но он чувствовал, что защитники прячутся, ждут его. Он сглотнул через силу и выпрямился в седле, словно его не били и не секли сталью семь дней подряд. Он ждал, что вот-вот щелкнет на стене тетива самострела, и в плоть с глухим ударом вонзится стрела. Что он, объятый болью, рухнет в грязь и умрет. Недостойное получилось бы окончание песни.