Земной круг. Компиляция. Книги 1-9.
Шрифт:
Стены домов позади пестрой толпы были густо облеплены плакатами, которые усердно множились в Талине после изобретения печатного станка. Устаревшие извещения о победах, предупреждения, карикатуры, патриотические лозунги постоянно заклеивались поверх новыми. На самых последних красовалось женское лицо — суровое, невинное, холодно прекрасное. Ее собственное, поняла Монца, и к горлу подкатила тошнота. Ниже были напечатаны слова: «Сила, отвага, слава». Орсо как-то раз сказал ей, что для превращения лжи в правду достаточно повторять ее почаще. Это лицо, исполненное уверенности в своей правоте, повторялось на стенах снова и снова… На фасаде очередного дома Монца увидела ряд других плакатов, отпечатанных довольно скверно, на которых она была изображена с воздетым над головой
Почувствовав себя еще ужасней, она сглотнула комок в горле.
Мимо тянулись бесконечные доки, где покачивались на волнах залива рыбачьи, прогулочные, торговые суда всех видов и размеров, всех народов, существующих под солнцем, с палубами, забитыми моряками, которые вышли посмотреть, как Змея Талина берет город. Себе.
Чего и боялся Орсо.
Коска чувствовал себя прекрасно.
Было жарко, но с моря веяло освежающим ветерком, и поля очередной новой шляпы из его неудержимо множившейся коллекции успешно прикрывали глаза от солнца. Было опасно, ибо в толпе наверняка скрывался не один наемный убийца, но на сей раз в процессии имелись куда более ненавидимые мишени, чем он. Выпить, выпить, выпить… этот жаждущий голос внутри него, конечно, никогда не умолкал. Но сейчас звучал скорее как сварливое бормотание, а не отчаянный вопль, и его почти заглушали приветственные крики горожан.
Морем и водорослями пахло точь-в-точь, как в Осприи, после славной победы Коски в Островной битве. Тогда он ехал, стоя в стременах, во главе процессии и на гром аплодисментов отвечал, протестующе вскидывая руки: «Нет, нет, не надо, пожалуйста!», про себя же взывая: «Еще, еще!» В лучах его славы грелась тогда великая герцогиня Сефелина, тетка Рогонта, которая всего через несколько дней попыталась его отравить. А через несколько месяцев судьба повернулась против нее, и она была отравлена сама. Стирийская политика… И зачем он только в нее лезет?..
— Декорации меняются, люди стареют, появляются новые лица, но аплодисменты остаются все такими же. Бурными, заразительными и весьма коротко длящимися.
— Хм, — буркнул Трясучка.
Его участие в беседах нынче тем, пожалуй, и ограничивалось. Но Коску это вполне устраивало. Хоть он и пытался время от времени измениться, говорить по-прежнему любил гораздо больше, чем слушать.
— Я, конечно, Орсо всегда терпеть не мог, но падение его меня не особенно радует.
Огромная статуя грозного герцога как раз появилась в поле зрения на боковой улице. Орсо охотно покровительствовал скульпторам, рассчитывая, разумеется, на то, что объектом для изображения выберут его. Сейчас перед статуей высились леса, на которых стояли несколько человек, весело разбивая суровое лицо молотами.
— Вчерашнего героя уже сбрасывают с пьедестала. Как скинули меня самого.
— Вы вроде бы обратно забрались.
— Вот-вот, и я о том же. Нами правят приливы и отливы. Послушать только, как славят они Рогонта и его союзников, еще недавно самых презренных тварей в мире. — Коска указал на стену, где красовались плакаты, на которых был изображен герцог Орсо, сунутый лицом в отхожее место. — Держу пари, если сорвать верхний слой, откроются другие картинки, хулящие грязнейшим образом половину этой процессии. Я помню одну — там Рогонт какает в тарелку, а Сальер ковыряется в его дерьме вилкой. И другую — герцог Лирозио пытается забраться на лошадь. Говоря «забраться», я имею в виду…
— Хе, — сказал Трясучка.
— Лошадь была не в восторге. Сорвать еще несколько слоев, и — я краснею, признаться, — можно увидеть меня самого, заклейменного как последний негодяй Земного круга. Но сейчас… — Коска послал вычурный воздушный поцелуй каким-то дамам на балконе, и те кокетливо разулыбались, явно видя в нем героя-освободителя.
Северянин пожал плечами.
— Люди здесь легковесные. Ветер несет их куда захочет.
— Я много путешествовал… — Коска откупорил
флягу, размышляя, можно ли так назвать разорение одной страны за другой. — …И по моему опыту, они везде такие. Люди могут иметь сколь угодно глубокие убеждения насчет устройства мира вообще, но, будучи вынуждены жить по ним сами, обнаруживают, что это крайне хлопотно. Мало кто позволит моральным принципам помешать обогащению. Или хотя бы причинить неудобство. Человек, который продолжает верить в то, что дорого ему обходится, — тип редкий и опасный.— Только дурак из дураков выберет трудный путь лишь потому, что он правильный.
Коска сделал большой глоток, поморщился, поводил языком во рту.
— Только дурак из дураков может вообще сказать, какой путь правильный, а какой нет. Я так точно этого никогда не знал.
Он поднялся в стременах, сорвал с головы шляпу и принялся размахивать ею с энтузиазмом пятнадцатилетнего мальчишки. Толпа одобрительно взревела в ответ, словно перед ней был человек, заслуживающий восхищения. А вовсе не Никомо Коска.
Шенкт, стоя в толпе, напевал себе под нос так тихо, что никто не слышал, почти беззвучно.
— Вот она!
В следующий миг предвосхищавшая восторг толпы тишина взорвалась апплодисментами. Люди запрыгали, замахали руками, восторженно заорали. Ликование, смех и плачь — словно жизнь их должна была совершенно перемениться из-за того, что Монцкарро Меркатто воссядет на украденный трон.
То был прилив, какие Шенкт часто наблюдал в политике. Короткий период после прихода к власти нового правителя, когда он не может поступать неправильно, какими бы средствами ни достиг этого положения. Золотое время, когда люди ослеплены собственными надеждами на лучшее. Но ничто, разумеется, не длится вечно. Очень скоро — обычно угрожающе скоро — безупречный образ правителя начинает меркнуть в результате мелких разочарований, неудач, промахов его же подданных. И он уже под обстрелом критики, что бы не предпринимал. Люди начинают требовать другого правителя, при котором почувствуют себя возродившимися. Снова и снова.
Но покуда они превозносили до небес Меркатто, да так рьяно, что даже Шенкту, видевшему подобное добрую дюжину раз, захотелось надеяться. А вдруг нынче и вправду великий день, начало великой эры, и когда-нибудь, по прошествии времени, он еще будет гордиться тем, что сыграл в этом событии свою роль. Пусть эта роль и была злодейской. Некоторым людям, в конце концов, дано играть лишь злодеев.
— Боги. — Шайло, стоявшая рядом, презрительно скривила губы. — Что у нее за вид? Она похожа на канделябр. На идиотскую носовую фигуру, вызолоченную, чтобы скрыть гнильцу.
— А по-моему, хорошо выглядит. — Он рад был видеть ее все еще живой. Верхом на черном коне, во главе блистательной процессии.
Пусть с герцогом Орсо, окруженном и осажденном во дворце в Фонтезармо, было почти покончено, пусть народ его приветствовал новую правительницу, для Шенкта это не имело ни малейшего значения. Свою работу он собирался довести до конца, каким бы горьким тот ни оказался. Как всегда. Некоторые истории, в конце концов, просто не могут заканчиваться хорошо.
Меркатто подъезжала все ближе, устремив прямо перед собою самый непреклонный и решительный взор. Шенкту очень хотелось шагнуть вперед, растолкав толпу, улыбнуться и протянуть ей руку. Но слишком много зрителей было здесь, слишком много стражников. Следовало ждать момента, когда можно будет поприветствовать ее без посторонних.
Поэтому он остался на месте и, глядя, как она проезжает мимо, снова тихо замурлыкал себе под нос.
Столько людей… Слишком много, чтобы сосчитать. Когда Балагур пытался это сделать, ему даже становилось не по себе.
В толпе вдруг мелькнуло лицо Витари. Рядом стоял какой-то худощавый мужчина с короткими светлыми волосами и усталой улыбкой. Балагур привстал в стременах, но кто-то взмахнул флагом и загородил ему вид, а в следующий миг их уже не было. Лишь море других, незнакомых лиц. И Балагур снова принялся разглядывать участников процессии.