Земной круг. Компиляция. Книги 1-9.

— Прошу прощения?..

— Человек он, разумеется, обаятельный. Храбрый, честный и все такое прочее, о чем любят поворковать жены-домохозяйки. Но он глуп, а что еще хуже, он сын отъявленного изменника и подкаблучник мегеры-супруги. Единственный влиятельный его доброжелатель — это ваш отец, но у него самого давно горит земля под ногами, и дни его сочтены.

Мид изъяснялся негромко, но не настолько тихо, чтобы его нельзя было расслышать, причем без труда. У одного молодого капитана отпала челюсть. Похоже, Мид был не настолько зажат рамками этикета, как казалось со стороны.

— Вы, часом, не знали, что я в свое время сорвал попытку Закрытого совета помешать мне занять место моего брата в качества лорд-губернатора? За-кры-то-го. Со-ве-та. И вы полагаете, что какой-то солдатской дочке удастся преуспеть там, где сорвалось у высшего правительственного органа? Да попытайтесь еще хотя бы раз обратиться ко мне без должного чинопочитания, и я сотру вас в порошок вместе с вашим мужем, как мелких, амбициозных, ничтожных блох, какими вы, бесспорно, являетесь.

На этом Мид спокойно выдернул окуляр из ее застывшей руки и уставился в сторону Осрунга с таким видом, как будто он сейчас ничего не сказал, а ее и вовсе на свете не существовало.

Финри впору было разразиться едкой отповедью, но на уме у нее было только всепоглощающее желание врезать кулаком по лорд-губернаторскому окуляру, да так, чтобы он вошел ему в череп. В зале стало неуютно, как будто слишком ярко. Визг скрипок резал слух. Лицо горело, как от оплеухи. Финри моргала и покорно отступала. В противоположный угол залы она словно проплыла, не касаясь ногами пола. На нее исподтишка смотрела пара офицеров, разом и сочувственно (как-никак, такое незаслуженное унижение), и одновременно с несомненным ехидством (дескать, что, съела?).

— Тебе плохо? — спросила Ализ. — Ты бледна.

— Я? Нет, все хорошо.

«Во всяком случае, вскипаю от ярости». И если на оскорбление она все же напросилась сама, а потому его заслужила, то оскорблять ее мужа и отца он не имел права. А потому старый негодяй заплатит ей за это сполна. Финри себе в этом поклялась.

Ализ наклонилась поближе.

— Что нам сейчас полагается делать?

— Сейчас? Сидеть как двум хорошим девочкам и аплодировать, пока выжившие из ума безумцы множат гробы.

— Ой.

— Не беспокойся. Позднее они могут позволить тебе проронить слезу над какими-нибудь ранами, а если будет настроение, то ты сможешь похлопать ресницами над тщетой всего этого.

Ализ, сглотнув, со вздохом отвернулась.

— Ох.

— Вот и я о том. Ох.

Это была битва в прямом смысле слова. Бек с Рефтом и так редко когда перекидывались словечком, а теперь, когда Союз начал штурмовать частокол, оба умолкли окончательно. Просто стояли у окон. Бек жалел, что рядом нет друзей. Точнее, что он не пытался как следует сдружиться с ребятами, которые сейчас рядом. Но теперь поздно. Стрела наложена, а рука готова натянуть тетиву. Готова уже около часа, просто стрелять не в кого. И оставалось лишь смотреть, истекать потом, облизывать губы и снова смотреть. Вначале он жалел, что видит недостаточно, но когда дождь понемногу иссяк и поднялось солнце, Бек почувствовал, что видит гораздо больше, чем хотелось бы.

Солдаты Союза перебрались через забор в трех или четырех местах и проникали в город скопом. Борьба шла повсюду; общий строй с обеих сторон распадался на мелкие группы, которые противостояли друг другу на всех направлениях. Никаких рядов и шеренг, просто безумная куча-мала и дикий шум. Сливались воедино крики, вой, лязг клинков и треск ломающегося дерева.

Бек во всем этом особо не разбирался. Да и трудно сказать, кто бы мог здесь оказаться докой. Чувствовалось лишь, что равновесие понемногу смещается на южную сторону реки.

Все больше северян торопливо отходило за мост — кто-то прихрамывая и держась за раны, кто-то с криком указывая на юг, — и просачивалось за стену из щитов на северной оконечности, как раз на площадь под окном у Бека. Безопасность. Легко сказать, трудней надеяться. Сейчас ею и не пахло. Напротив, так от нее далеко, как никогда в жизни.

— Я хочу видеть! — подвывал Брейт, теребя за рубаху Бека и пытаясь подглядеть в окно.

— Что там такое делается?

Бек не знал что сказать. Не знал даже, получится ли что-то произнести. Прямо под ними кричал какой-то раненый. Булькающие, тошнотворные вопли. Скорей бы он заткнулся. От них шла кругом голова.

Частокол был, можно сказать, потерян. Рослый южанин на настиле, указывая мечом на мост, поторапливал и хлопал по спинам солдат, сыплющихся с лестниц по обе стороны от него. У ворот теснилась дюжина-другая карлов; сомкнув крашеные щиты, они полукругом обступали потрепанный штандарт, но при этом были окружены и безнадежно уступали числом. А с настилов на них с шипеньем сеялись стрелы.

Некоторые строения покрупнее еще оставались в руках северян. Было видно, как воины пускают из окон стрелы и тут же отшатываются. Все двери заколочены, окна забаррикадированы, но люди Союза кишели там роем, как пчелы вокруг ульев. Пару наиболее упорных очагов сопротивления, несмотря на сырость, успели поджечь, и клубы бурого дыма в рыжем мерцании огня сдувало ветром на восток.

Вот из горящего строения на врагов бросился северянин с топорами в обеих руках. Что именно он кричит, не было слышно. О таких поется в песнях; они присоединяются к мертвым с гордостью. Пара солдат Союза порскнула в сторону, а остальные приткнули его к стене копьями. Один ударил храбреца по руке, и тот выронил топор, но с криком вознес вторую руку. Может, он сдавался, а может, сыпал ругательствами, непонятно. Его ткнули в грудь, и он обмяк. Тогда его сбили наземь и истыкали копьями.

Взгляд распахнутых слезящихся глаз Бека метался по строениям, натыкаясь на неприкрытое смертоубийство по всему берегу. Вон кого-то выволокли из лачуги. Бедняга сопротивлялся, но блеснул нож, безжизненное тело пинком спровадили в воду, и оно поплыло вниз лицом, а убийцы хладнокровно пошагали обратно в дом. Похоже, перерезали горло. Вот так запросто, взяли и перерезали.

— Они взяли ворота, — сдавленно прошептал Рефт, словно вдруг потерял дар речи.

Точно, взяли. Перебив последних защитников, снимали бревна-засовы и открывали створки ворот. В квадратном проходе проглянул дневной свет.

— Именем мертвых, — выдохнул Бек.

Выродки Союза хлынули в Осрунг сотнями, наводняя проулки, огибая в дыму разрозненные здания, и к мосту, к мосту. Тройной ряд северян на его северной оконечности внезапно предстал во всей слабости; жалким песчаным наносом, призванным сдержать океан. Было видно, как там колеблются. Как мучительно хотят присоединиться к тем, кто, просачиваясь сквозь заслон, перебегает по мосту, пытаясь укрыться от мясорубки на том берегу.

Бек тоже ощутил этот щекочущий, неудержимый позыв бежать. Что-нибудь делать, и под этим «что-нибудь» подразумевалось бегство. Взгляд скользнул по горящим строениям на южном берегу реки — пламя все выше, дым тянется по городу. Каково сейчас там, за горящими стенами? Тысячи гадов Союза ломятся в двери, крушат стены, пускают стрелы. Низкие комнаты полны удушливым дымом. Раненым остается надеяться лишь на пощаду. Пересчитываются последние стрелы и мертвые друзья. Никакого выхода. Когда-то при подобных мыслях кровь ударяла Беку в голову. Сейчас мысли были на редкость холодны. На той стороне реки нет укреплений, позволяющих держать оборону, только мелкие деревянные лачужки. Точно такие, как та, где они прячутся.