Земную жизнь пройдя до половины

Потом мысли перетекли на предстоящее. Еще не виденный город ученых воображался по книгам и фильмам про физиков со множеством по-разному интересных и умных людей, среди которых не могут не найтись друзья. Тут мысли начинали путаться, плыть, сон легко смывал их остатки вместе с впечатлениями и переживаниями последних длинных суток в пути. И только огненные всполохи все мелькали и мелькали перед закрытыми глазами.

Громадный оборонный научно-исследовательский институт и городок при нем были совсем не такими, как представлялось. Единственно похожи были заповедные сосновые леса, в которых утопал и сам город и разбросанные вокруг него здания института. Но люди… Они не имели ничего общего с теми замечательными физиками, героями моих школьных лет, одним из которых я тогда хотела стать.

Да и встретили нас так, будто мы здесь никому не нужны. Долго мытарили с работой, чтоб куда-то приткнуть. Вместо обещанной квартиры дали по койке в общежитии. Естественно, в разных комнатах, почему некуда было привезти малыша, и он обитал у бабушки в деревне, где ему по здоровью оставаться до зимы было никак нельзя.

Чувство ненужности, обиды, разочарования. Високосный год!

Мы взбунтовались и потребовали перераспределения. Тем более, что Витька писал из Москвы о возможности устроить нас в Протвино или на «Мезон», только открывающийся в Подмосковье не то НИИ, не то завод, а может, то и другое вместе.

Витькины письма… Ах, эти Витькины письма! Они спасали нас от отчаянья.

«Очень прошу вас, ребята, держитесь, не расстраивайтесь и не вешайте носа. Если вас не сломали 6 лет в МИФИ, то я не верю, что это произойдет в полгода в вашем богоспасаемом городишке».

Возможно, благодаря этим письмам, сломались не мы, а местное начальство. Мы выстояли, получили жилье, привезли малыша и мою маму, жизнь стала улаживаться.

Но — боже мой! — как мало мне было одних писем, как не хватало встреч, разговоров, того же кафе «Дружба».

А со встречами была беда. В командировки меня не посылали, попадала я в Москву только по отпускам, то есть летом, когда никого из друзей там найти было нельзя. Без толку я обрывала гостиничный телефон. Кто-то, как и я, был в отпуске, кто-то в командировке, кого-то не могли найти на месте. Мы с малышом ходили в зоопарк, в Кремль, в Третьяковку и уезжали в Крым, так никого и не повидав.

Потом приходили письма, особенно ругательные и язвительные от Витьки:

«Пишешь, стало быть, что, мол, была, а найти не смогла? Пижонка ты, и Димка твой из-за тебя пижоном вырастет. Телефон [phone] почти всегда работает (это деканат) и секретарям усегда можно сказать: мол из далека приехали, Москвы не знаем, мол, сообщить надобно. А я там почитай кажный день в ейтом деканате бываю и на стол свой заглядываю. А там стало быть записочка. Но ежели тебе энтот номер не показался, мол, цифири не те, можно и по другому –114-84-62 — звонить. Попадешь на кафедру. Ейная секретарша женщина почтенная, меня знает и завсегда передаст.

Если в следующий приезд не найдешь меня, уши оборву».

И какой нечаянной радостью пришло известие, что чуть ли не в ближайшую неделю к нам, в закрытый наш городок приезжает Игорь. Какие-то дела у него были здесь с филиалом МИФИ.

Поздняя осень уже красовалась в пышных, меховых снегах, оторочивших сосновые лапы и почти спадающих с них. Синицы стучали снаружи по оконным рамам, выискивая упрятавшихся на зиму жучков. И было ощущение счастья и совсем детское предвкушение праздника.

Я по три раза на дню звонила в гостиницы, а он все не ехал и не ехал. И лишь день на десятый, когда ветер и дождь снес и смыл снега, и город стоял мокрый, жалкий, как общипанный, в одной из гостиниц ответили, что такой числится, но телефона в номере нет, а они ходить звать никого не могут.

После работы, шлепая по раскисшему в лужи снегу, я забежала в гостиницу. Игоря не было. Позвонила домой, но и там он не появлялся. Хотя он мог и не знать нашего адреса. Еще при расставании сказал:

— Писать не буду, не обижайтесь. Лениво мне, никому не пишу.

Я быстренько набросала записку с адресом и телефоном и, уже не разбирая луж, помчалась домой. Игорь любил не только поспать, но и хорошо поесть, и надо было соответствовать.

«Все смешалось в доме Облонских», — само собой бормоталось, пока лепила и запекала в тесте рыбные котлеты, резала салат, гоняла мужа в магазин. То одного не хватало, то другого. Шипело, потрескивало, брызгалось масло на сковородках, пахли укропом, смородинным листом, лесом соленые свинушки, радостно срывал из кухни телефонный звонок, но каждый раз оказывался не тот.

Наконец стол в большой комнате был накрыт. На парадной скатерти отблескивали в электрическом свете рюмки и салатницы, потели только из холодильника бутылки, матовой чистотой отдавали тарелки в красных с золотым розах, когда-то подаренные мне на день рождения Игорем и Витькой.

Ожидание затягивалось. Большая стрелка на стенных часах перевалила 10. Малыш с бабушкой спали в соседней комнате, а за нетронутым праздничным столом ненужно сидели мы с мужем.

— Не придет, — сказал он.

Я не согласилась. Этого не могло быть! Разве что — как же я не подумала? — Игорю забыли передать записку.

Телефон в гостинице долго не отзывался. Потом прорезался недовольный голос дежурной. Я спросила про записку.

— Это — что в сорок второй, одноместный? — уточнила она, и голос у нее потеплел, Игорь был все-таки очень обаятельный тип. — Передала, передала. Часов в восемь еще передала.

Хлестал по окнам ночной дождь, тоскливо скрипели под ветром сосны во дворе. Ждать больше было нечего.

— В такую погоду собака хозяина из дому не выгонит, — утешая, пошутил муж.

Но не утешило.

Следующий день я звонила подряд всем знакомым в филиал МИФИ, искала Игоря, оставляла свой рабочий телефон, просила передать, чтоб позвонил.

Но он не позвонил, не зашел и на третий день к вечеру уехал поездом в Москву.

Провожать его я не побежала, а хотелось до смерти. Но смысла не было. Игорь сам не пожелал встретиться, а значит, выходило навязываться, унижая его и себя, и делать это было нельзя.

IX

Толик с Лисой уехали в Австрию на три года, а получилось на шесть лет. Переписываться с заграницей нам было запрещено, и мы о них толком ничего не знали. Только в Витькиных письмах иногда коротенько мелькало: «Получил письмо от Черкасовых. У них все о’кэй».

Наконец они вернулись. Конечно, я помчалась в Москву, а лучше б было, наверное, этого не делать.

Сначала, правда, все шло хорошо. Черкасовы вроде как обрадовались мне, и отчуждинка в них была понятна: все-таки шесть лет разлуки. Они были все те же, лишь Толик стал жестче в скулах и подбородке, да у Лисы больше не светились глаза, усталость плавала в этих незабываемо-прекрасных ее глазах. Но и я в зеркале прихожей не походила теперь на старшеклассницу, и ни один милиционер не остановил бы, как когда-то, Игоря и Витьку, бродящих со мной по ночной Москве, вопросом: «Куда это вы пионерку ведете?»