Земные и небесные странствия поэта
Шрифт:
Русь
Но ты один невинный снег звенишь вкруг брошенных
церквей
Звенишь вкруг брошенных церквей
Господь помилуй и в метель
Господь помилуй и в метель Русь забыт’ую в поле дщерь
Помилуй мил мал’ую дщерь
Господь средь мерзлых деревень христов колодезь
ей взлелей
Бадью текучих хрусталей в уста атласные пролей
Помилуй мил мал’ую дщерь
Но ты один невинный снег
Но ты один невинный брег
И у невинных дымных хат невинно тополи стоят
И у невинных дымных хат невинно тополи стоят
Помилуй Отче помяни христов колодезь насади
Ииииииии
Бадьей
Но ты один невинный снег
Но ты один невинный брег
Блаже!..
А потом Пифагор-Динарий сказал:
— После былой Бессарабии уже чужой уже немилой я полетел на Плещеево озеро, где по водам бродила единственная возлюбленная жена моя водоходица Мария…
И я искал ее там и летал витал над Плещеевым озером, но озеро обмелело усохло и больное оно стало и поражено уязвлено химическими фосфорическими отходами от гнилостных фабрик и заводов.
И озеро вымерло обмелело и теперь можно было пройти по нему по мелководью от берега до берега не замочив колени и где теперь Марии святой жене восторженнице Христа бродить по водам?..
И она ушла на иные нетронутые полныя бездонные северныя озера чаши целомудренные вольновольные Ладогу Онегу Белоозеро и там бродит осиянная блаженная и ждет Спаса своего…
…Да! Господь! безбожники вначале рушат Бога а потом рушат храм божий — Природу.
…Да, Мария-Динария дщерь моя…
Но более всего искал я Спасительницу мою, небесную Восшественницу Богородицу.
И я искал Ее по всея Руси на земных путях.
И я искал Ее, Путедарную Заботницу, на небесных путях…
И не нашел.
И нет Ея на всея Руси.
И нет Ея над всея Русью.
И Она — изгнанница изгой Руси. Ушла Она от Руси…
И Кто укажет осветит озарит пути русским бражным заблудшим человекам?..
Кто упасет их от ледовой безлюдной лютой проруби?..
И тут зарыдали очи моя и душа моя и тело мое старое траченое грешное занемогло заболело на снежных ветрах Руси…
Айххх!..
…И на Русь я летел на весенних веселых ветрах струях небесных, которые несли от Гималаев летучие вселенские души усопших тибетских лам хутухт мудрецов.
А от Руси я несся я вернулся с осенним октябрьским северным снежным ветром «чичера», что несет на Восток снежные огненные души русских мучеников схимников страстотерпцев столпников Николая Псковского Блаженного Нагоходца и Сергия Радонежского Спаса Руси, Протопопа Аввакума, заволжских неистовых старцев пустынников Нила Сорского и Серафима Саровского и иных.
И на Руси мудрость всегда живет соседствует с костром, а мудрец с палачом… Гой!..
…И заболело тело мое от ветра этого северного ледового, от лютых пресветлых снежных душ мучеников радетелей Руси…
…Мария-Динария дочь! я болен, легкие мои горят, просквозило пронизало продуло меня на лютых ветрах Руси!..
Свари мне древний цыганский травяной ромашковый отвар и закутай в одеяла меня и постереги
сон мой предсмертный дщерь моя…Мария… я горю… я умираю…
Богородица Изгнанница помози… возьми мя к Себе, возьми…
…И отец мой долго болел и лежал и бился вился тлел в смертных саванах одеялах но не стали одеяла его саванами и не взяла его к себе Небесная Богоматерь.
И он долго болел и в бреду чаще всего говорил:
— Мохенджо-Даро! Мохенджо-Даро! Мохенджо-Даро!..
И я думала, что это древнее цыганское заклинанье…
…Но потом он стал выздоравливать и тут прочитал в книге о том, что в Индии археологи раскопали древний город Мохенджо-Даро и тогда мой отец Пифагор-Динарий-Холмурад-Мазар превозмог болезнь и дико страстно обрадовался и закричал завопил мне из своих больных предсмертных одеял-саванов:
— Дочь моя! Родная! Да как же я счастлив… Мохенджо-Даро! Мохенджо-Даро!..
Как часто я вспоминал искал тебя мой родной дальный дальный дальный исток город, ведь здесь пять тысяч лет назад стоял жил мой цыганский табор!..
Мохенджо-Даро!.. Мохенджо-Даро! Мохенджо-табор!..
И отсюда изшел мой табор убоявшись смертоносных ариев…
…Арии арии и где вы ныне?..
И какие археологи вас раскопают?..
А я Пифагор-Динарий-Холмурад-Мазар — я живой! я остался от моего тысячелетнего табора…
Ибо я кочевник а кочевые народы живучи и вечны, а оседлые народы застаиваются загнивают гноятся погибают…
…И я возвращаюсь!..
…Мохенджо-Даро! Мохенджо-Даро!..
Я помню твои глиняные улочки и твои царские площади устланные убранные тебризскими нежными шелковыми мраморами!..
Айха! Хатта! Вьялли!..
Мохенджо-Даро!..
Я хочу побродить по твоим кривым сонным пыльным улочкам и твоим царственным роскошным мраморам теплым как детские ночные жаркие одеяла!..
Мохенджо-Даро! Мохенджо-Даро! Я лечу к тебе!..
Ойхххо!..
…И из него, как в бреду, как в рвоте пошли забытые древние слова его народа:
— Ай-ха!.. Хатта!.. Вьяли!.. Вумаххай!.. — слова, которые он сам не понимал и оттого мучительно страдал.
…Я должен вспомнить свой исток свой язык!..
…И мой отец стал собираться в дальные странствия и я не мешала ему.
И мы собрали все запасы анаши-первача, что были у нас в кибитке и положили её в старинный бухарский хурджин-мешок.
И отец взял его с собой вместе с турецким кальяном…
И он был еще слаб, болен, но нельзя было остановить его…
И он надел на себя древнюю бурку Абаллы-Амирхана-Хазнидона и Кеко-Кетэваны которая легко наполнялась ветрами и в полете помогала и мы пошли козьими тропами на снежную туманную вершину горы Фан-Ягноб…
И Пифагор-Динарий был дряхл, утл, чахл и болезнь еще была в нем и мы едва поднялись на гору и я помогала отцу моему, ибо он весь дрожал потел и задыхался…
Но глаза его горели как два охотничьих пылких молодых костра в ночи знобкой ледяной горной одинокой.