Зеркало для двоих

Но когда она заикнулась о том, что до ресторана, в котором будет проходить банкет по случаю пятилетия банка, вполне можно добраться пешком и на метро, Юрий только улыбнулся мягко и виновато. Так обычно улыбаются, когда ситуация не позволяет покрутить пальцем у виска.

— Танечка, — он произнес ее имя подчеркнуто ласково, — ты же понимаешь, что моя должность обязывает меня придерживаться определенных правил… Ну, представь себе, например: твой дядя, Михаил Михайлович, и вдруг выходит из метро!

— Ну и что в этом такого? — продолжала она упрямиться, уже понимая, что не права.

— В общем-то ничего. Но мне кажется, что это будет воспринято исключительно как попытка шокировать общество. Нет, не продемонстрировать свой демократизм, благо этот «трюк» уже растиражирован во множестве анекдотов, а именно шокировать! Смотрите, дескать, какие мы нестандартные и оригинальные!.. Да и потом, к чему лишать себя элементарных удобств?

— Я просто хотела прогуляться по улице…

— Я понимаю, — Коротецкий кивнул. — Но тем не менее не стоит… И потом, эта твоя простуда…

Простуда на самом деле еще не прошла и изредка вспыхивала, как лампочки на электрической схеме метро, то надсадным кашлем, то стремительно взвивающейся температурой, то нудной болью в суставах. Сегодня с утра градусник опять показал 37,4, поэтому на вечер Таня решила одеться потеплее, пусть даже немного в ущерб элегантности. Она выбрала облегающее платье из белого трикотажа, длинное, до полу, без лишних прибамбасов и трикотажный же жилет с коричневым орнаментом. На шею повесила короткое ожерелье из яшмы, перемежающейся с крохотными позолоченными шариками. Пара белых туфель с пряжками, на невысоком толстом каблуке сейчас лежала в пакете, которым Коротецкий нервно постукивал по колену. Время шло… Татьяна развернула правую руку так, чтобы свет от фонаря падал на циферблат часов, и поняла, что дальнейшая задержка может стать неприятной. Юрий точно рассчитал, во сколько им надо выйти, чтобы в «Сирене» оказаться ровно в 20.00. Она сама не любила необязательных и непунктуальных людей, поэтому, коротко вздохнув, произнесла:

— Юра, мы опаздываем…

Словоохотливый сосед тут же энергично замахал обеими руками: дескать, езжайте, езжайте, — и, подхватив за руку сынишку, скрылся в подъезде. Подошедший Коротецкий погладил ее по щеке скорее дежурно, чем ласково, и сразу же сел за руль. «БМВ» мягко тронулся с места, из колонок полилась спокойная мелодия. Татьяне не хотелось слушать магнитофон, но, с другой стороны, музыка, заполняющая салон, избавляла от необходимости поддерживать светскую беседу. Ей не хотелось говорить, ей хотелось думать. Сегодня она вдруг ясно поняла, что нежелание Юрия самому принимать неприятные решения — вещь отнюдь не эпизодическая. Даже в этом разговоре с соседом он дождался того момента, когда «плохой» окажется она. Татьяну не очень беспокоила реакция автомобилиста, и она была почему-то уверена, что мужик понял ее совершенно нормально, но вот Юрка… Эта вечная боязнь конфликта, стремление к тому, чтобы кто-то другой сделал все за него или, по крайней мере, принудил его к действию!..

Так было и в случае с Юлей. Татьяна прекрасно помнила то время… Казалось, что Коротецкий может мяться бесконечно долго, клянясь ей в любви и в то же время вспоминая о преданности и уязвимости той, живущей с ним в однокомнатной квартирке на Водном стадионе. Он рассказывал о том, какие у «этой женщины» распахнутые глаза, как она заглядывает ему в рот, как она растворяется в нем, а значит, пропадет, погибнет без него. И Таня поначалу принимала это за обычную человеческую порядочность и, уважая его чувства, ждала. А в один прекрасный день ее осенило: он же просто хочет, чтобы она хлопнула ладонью по столу и поставила ультиматум — или она, или я. И когда она осознала это, то тут же преисполнилась уверенностью, что никогда и ни за что этого не сделает. Лучше молча исчезнуть с его горизонта. Видимо, это понял и Юра, понял и испугался. И тогда скрепя сердце он все же ушел от Юли, так ничего толком ей и не объяснив.

«Он должен, он должен принять решение сам. Взрослый мужчина не может, как ослик, покорно тащиться за веревочкой…» Таня сидела на заднем сиденье и пристально всматривалась в затылок Коротецкого. Но его затылок с аккуратной, волосок к волоску, стрижкой был таким же равнодушным и невозмутимо спокойным, как и лицо. Вроде бы странно, как может быть затылок нервным? Но Таня, после уроков актерского мастерства приучившаяся внимательно присматриваться к людям, заметила интересную особенность. Затылок у напряженного и нервничающего человека тоже беспокойный. То ли это ощущение возникает из-за чуть больше обычного приподнятых плеч, то ли из-за того, что шея особенно неподвижна… Наверное, мозг боится отвлечься на лишнюю команду мышцам и прозевать момент опасности. Может быть, и так… Но ей почему-то всегда казалось, что там, под волосами, мучительно ворочается третье глазное яблоко, пытаясь найти дорогу к свету… Затылок Коротецкого был абсолютно спокойным, и Таня уже в который раз подумала, что ее опасения чрезмерны. Он везет ее на вечер, где будет и Юля, и этот ее «Селезнев», и тем не менее совсем не дергается. Вчера за ужином Юрка даже рассказал ей, что весь банк уже переполнен слухами и гудит в предвкушении знакомства со знаменитым актером. Они тогда вместе посмеялись над тем, что празднование юбилейной даты целого коллектива неминуемо превратится в светский раут с четко выделенным «виновником торжества» — Сергеем Селезневым. Посмеялись и забыли… И чего, собственно, она переполошилась? Нет, тревожный звоночек, конечно же, был. Не зря, не зря Коротецкий с такой страстью, с такой мечтательностью заговорил о Юле, но ведь он еще ничего не решил? Ясно одно, сейчас говорить ему о ребенке нельзя, иначе это будет расценено как жалостливое: «Женись на мне, милок, беременная я. Нечего теперь на других баб заглядываться. Натворил делов — расхлебывай!» Таня тихонько просунула теплую ладонь между пуговицами пальто и положила ее на живот. Еще вчера, когда она купалась в ванной, ей показалось, что фигура ее начала округляться. Она встала и посмотрелась в огромное во всю стену зеркало: действительно, груди потяжелели, соски словно налились, да и животик, весь в хлопьях мыльной пены, слегка выпирает вперед… Как только Юрка не замечает?.. И сейчас, прижимая ладонью к телу мягкий трикотаж платья, она стремилась услышать хотя бы малейшее, хотя бы призрачное шевеление, но не слышала ничего, кроме толчков машины, периодически подскакивающей на выбоинах дороги.

— Тань, а ты будешь говорить Селезневу о том, что пробуешься на главную женскую роль в «Последней вспышке», или, как партнеры, вы познакомитесь только на кинопробах?

— Еще не знаю. Может быть, скажу, а может быть, и нет…

— А-а, — протянул Коротецкий неопределенно и снова уставился на дорогу. Таня беспокойно завозилась и начала посматривать в окно. До «Сирены» оставалось добираться еще минут пять, и она очень хотела, чтобы они наконец уже приехали и присоединились к веселым, нарядным людям. Юрий заговорил о Селезневе, и это ей совсем не понравилось. Заговорил ни с того, ни с сего, значит, все это время он думал о нем и о Юле… Конечно, можно было бы решить все проблемы одним махом, беззаботно и как бы между прочим рассказав о том вечере в «Старом замке» и об Юле, пристающей к двойнику, но зачем? Если есть любовь, Коротецкий откажется даже от самой красивой, счастливой и преуспевающей женщины, а если любви нет, то к чему все это… Таня вдруг вспомнила странное ощущение, впервые возникшее у нее все на тех же уроках актерского мастерства. Их тогда учили правильно расслабляться. Несколько студентов сидели на стульях, расставленных по окружности. Внутри круга ходил преподаватель и что-то рассказывал. Во время своего рассказа он мог неожиданно подойти к любому из студентов и выбить из-под него стул. Если падать правильно, мягко распустив все мышцы, то никогда не ушибешься, и смысл упражнения именно в том, чтобы расслабиться. В конце концов, очередь дошла и до нее. Секунда падения показалась Тане бесконечно длинной. Мозг отчаянно кричал: «Подставь руку, подставь руку!», а она удивленно и радостно спрашивала сама себя: «Но зачем?» Удивленно потому, что момент полной свободы показался ей великолепным, а радостно потому, что она была уверена, что точно не подставит руку и упадет на ковер мягко, как шелковый платок…

Сегодня «Сирена» ждала только гостей из «Сатурна» и их деловых партнеров. И швейцар в форме капитана дальнего плавания улыбался как-то особенно по-домашнему, словно собирался отправиться в морской поход со знакомым и проверенным в боях экипажем, и иллюминаторы сияли почти настоящим, старинным золотом, и даже драпировки, с вытканными на них золотыми бригантинами, казалось, слегка колыхались приветственно и маняще. Юрий и Таня прошли в зал, имитирующий трюм затонувшего брига. Народу было уже довольно много, и Татьяна сразу поняла, что мнимый Селезнев тоже здесь. Людская масса распределялась по залу неравномерно, заметно густея у дальнего левого угла. Наверняка, все присутствующие завидовали сейчас журналистам, которые, не боясь погрешить против этики, могли бесцеремонно заглядывать прямо в глаза выдающейся личности и приставать к ней с вопросами. Солидным банкирам и их женам оставалось лишь делать вид, что в этом углу места более удобные или собеседники более интересные. Вот они и слонялись возле счастливых обладателей левосторонних столиков, скашивая глаза и незаметно прислушиваясь к тому, что происходило у самого дальнего иллюминатора…

И только невозмутимый Михаил Михайлович Самсонов с супругой продолжали встречать каждого из гостей с таким видом, словно его появление — и есть главное событие сегодняшнего вечера. Коротецкий склонился к руке Веры Федоровны, жены Михаила Михайловича, а Таня тут же угодила в объятия влиятельного дядюшки.

— Как родители? Давно в последний раз звонили? — прогудел он, зачем-то поддергивая пальцами кантик ее жилета.

— Да нет, два дня назад.

— К свадьбе-то успеют приехать? Они, наверное, теперь так к английскому темпу жизни привыкли, что и сами стали неторопливыми и задумчивыми, как черепахи!

— Да нет, — Таня улыбнулась, — мама уже какой-то подарок нам приготовила. Чувствуется, так и хочет похвастаться, но в последний момент сама себя одергивает… А еще она сетовала на то, что у меня фаты не будет.

— А что, и в самом деле не будет? — подключилась к разговору Вера Федоровна. Глаза ее оставались такими же холодными и прозрачными, как у русалки, но тонкие губы едва заметно изогнулись в подобии удивленной улыбки.

— Не будет. У меня платье не такого фасона, к которому нужна еще и фата… Да и потом, не в моем стиле романтическое кружево…

— А зря… Ты ведь могла бы передать фату своей дочери. Да и потом, это так прелестно: венок на голове и воздушный шлейф сзади.

— Моя современная леди предпочитает длину до середины колена, — усмехнулся Юрий и обнял ее за талию. Таня благодарно обернулась: не то чтобы ей нужна была помощь, просто приятно, что он понимает ее и принимает такой, как есть, — и вдруг обнаружила, что Коротецкий едва заметно покраснел. Когда ему становилось неловко, то на его гладко выбритых щеках обычно выступали неровные розовые пятна. Так произошло и на этот раз. Значит, ему не безразлично, угодит она вкусу Веры Федоровны или нет? Значит, он вступился за нее только потому, что этот вариант выхода из не совсем приятной ситуации показался ему более светским?