Зеркало маркизы

Анне хочется заплакать и закричать, но она знает, что человеку делать этого ни в коем случае нельзя, если он решил отказаться от клиники. Она отказывается и говорит, что хотела бы уехать с родителями. Домой. Отдохнуть.

Щелк. Она дома, на улице уже почему-то лето. Весь снег растаял, повсюду зеленая трава, это кажется невероятным – как она могла так быстро вырасти? Анна идет опушкой леса. На ней старые джинсы и майка. Она потеряла много веса и теперь может надевать одежду, которую носила в восьмом классе.

Щелк. Щелк. Щелк.

Слайды повторяются. Ну и пусть. Будем смотреть снова и снова, потому что за пределами этого светового луча, этих ярких пятен – пустота. От медового аромата подмаренника, от земляничного духа, даже от легкого запаха собственного пота ее мутит.

Я больна, понимает Анна. Только чем? Что же это за такие симптомы? Ведь знакомые, очень знакомые… Только, пожалуй, они должны быть не так растянуты во времени… Неделю, десять дней, максимум – две недели…

Абстинентный синдром, понимает Анна. В просторечии – ломка. Похожа на героиновую, но гораздо протяженней.

Так что же с Анной сделали? Может быть, та старая ведьма добавляла ей что-то в еду? В воду? Что-то было в воздухе? В стенах того старого дома?

И вдруг ее захлестывает желание, странное, безудержное, почти мучительное в своей силе. Она хочет вернуться туда. Она хочет вернуться туда больше всего на свете, как будто в том доме Анна может получить все, чего ей недоставало в жизни.

Красоту. Свободу. Легкость.

Марк.

Она вздрогнула и обернулась. Ей показалось, что кто-то шепнул ей на ухо одно имя. Имя, которое Анна запретила себе упоминать. Но нет, рядом ни души. Только шумит лес, перекликаются в кронах иволги. Что это на нее нашло?

–Сегодня ты, дочка, у нас молодцом, – сказал за обедом отец.

Они с матерью переглянулись, и Анна поняла – что-то случилось.

–Что новенького?

–Ты вот гулять ходила. А телефон дома оставила. Он звонил, да мать не взяла. Долго звонил.

Анна посмотрела, номер был незнакомый.

–Не станешь перезванивать?

Анна отрицательно покачала головой. Ей звонил только Алексеев, почти каждый день, и иногда Ленка. И тех Анна иногда сбрасывала.

И тут телефон в ее руках взорвался звонком.

Под напряженными взглядами родителей она поднесла к уху телефон.

Неприятно вкрадчивый мужской голос, заставлявший вспомнить обсыпанного пеплом следователя, сказал:

–Авдеева Анна Викторовна?

В обращениях, которые начинались с фамилии, никогда не было ничего хорошего, и Анна испытала искушение выключить телефон, и вообще – бросить его в трехлитровую банку, где жил чайный гриб, вырабатывая вкусный и полезный напиток.

Но она взяла себя в руки, гриб остался непотревоженным.

–Да.

–Видите ли, я адвокат Картонный.

–Какой-какой? – машинально переспросила Анна.

–Да никакой! – рявкнул вдруг ей в ухо собеседник – видимо, насмешки над редкой фамилией его уже порядком достали.

И тут же опомнился:

–Извините, Анна Викторовна.

Муза Огнева умерла. Она оставила завещание. Анне надо приехать.

Она даже не удивилась. Как будто ожидала чего-то в этом роде. Вспомнились сапфировые серьги, длинные, с павлиньим каким-то переливом. Они были на ней, они тихонько звякнули, когда Анна, склонившись над Музой, накрывала ее жалко съежившееся тело – ее же шубой, пахнущей духами. Немудрено, что старушка решила упомянуть Анну в завещании. Может быть, оставила ей те же сапфиры. Или шубу. Или старинное зеркало в раме, стоявшее в комнате Анны. В общем, безделушку на добрую память.

Она и думать не могла…

–Почему – мне? Я Музе Огневой никто. Я и не знала ее почти. Вернее, совсем не знала. У нее наверняка есть родственники.

–Анна Викторовна, – вздохнул Картонный. – Я первый раз в своей богатой практике встречаюсь с таким… небанальным отношением к внезапно полученному наследству. Простите мне мое любопытство, но вы что же – состоятельная, обеспеченная девушка?

Физиономия у него была ехидная. Он, кстати, оказался вовсе не похож на следователя. Был адвокат Картонный пухлым блондином в дорогом костюме. Слова «богатая», «обеспеченная», «наследство» он произносил с особым смаком, точно перекатывал во рту леденец. А ведь этот Картонный похож на черта, подумала Анна. Мелкий черт на побегушках. Неизвестно, почему это пришло ей в голову. Никогда раньше она о чертях не думала и не представляла себе, как те могут выглядеть.

–Нет, – ответила Анна. – Я, вообще-то… медсестра. Но я просто хочу понять…

–Не сомневаюсь, что Муза Феликсовна хотела таким образом компенсировать вам, так сказать, ущерб.

–Она ни в чем передо мной не виновата.

–Разумеется. Но все же вы пострадали. И она пострадала, и вы вместе с нею. Знаете, вы ведь можете отказаться от наследства. Оно отойдет племяннице Музы Феликсовны. Одной из тех, кто обрек ее на медленную смерть в заточении. Между нами говоря, Муза Феликсовна и так весьма гуманно обошлась со своей родственницей…

Анна молчит. Она вспоминает улыбку Музы. Ее тонкую ладонь в своих руках. Вспоминает, как сжимались холодные пальцы. И понимает – Муза просила прощения. Пусть даже и не была ни в чем виновата. Это оказалось важным для нее, получить прощение Анны, и, может, она умерла примиренной, сумев не озлобиться после того, как узнала жестокость близких людей.

–Хорошо, – говорит Анна. – Где тут что подписать? И вообще – что мне делать дальше?

–А ничего. – У Картонного глаза становятся маслеными, похоже, он доволен. Ну точно, черт. – Доверьте мне все эти гадкие формальности.

У Анны нет сил возражать и сопротивляться. Она только устало улыбается.

–А когда я могу въехать в свой дом?

–Да хоть сейчас, – усмехается адвокат Картонный. Он с готовностью поднимается из кресла. – Хотите, я вас сам туда отвезу? Конечно, свой глазок – смотрок. Денежки счет любят… Правда, бриллиантики, хе-хе, как и все наиболее ценные вещички, – в банковском хранилище, уж не обессудьте. Так-то оно безопаснее.

В адвокате происходит разительная перемена. Только что он казался вальяжным, уверенным в собственном превосходстве и вот уже хихикает и суетится. Этот новый облик Картонного еще противней старого, и Анна думает, что ужасно тяжело будет ехать с ним в машине.

Она садится на заднее сиденье и делает вид, что задремывает, чтобы избавиться от необходимости поддерживать беседу с мелким бесом на побегушках. Но даже плоский затылок Картонного выражает уважение и подобострастие. Машина идет плавно, и скоро Анна в самом деле задремывает.

Ей снится Марк, впервые за долгое время. Он ни разу не снился ей, когда Анна была дома, он вообще никогда не приходит к ней туда – словно отпугнутый давним табу. Но в доме Музы Марк снился ей постоянно, и в той маленькой квартирке, которую она снимала с другими девушками, он тоже снился часто, охотно, словно ждал, когда она будет достаточно открыта и уязвима. В этом повторяющемся, мучительном и сладком сне он был заточен в серо-зеленом городе, где всегда стояла зима, где снег покрывала черная копоть. В город можно было попасть только через пустое здание вокзала, в котором гулко отдавались шаги. И всегда повторялись, в неочевидной очередности, места, где Анна искала Марка. То это был заброшенный парк на горе, с белыми колоннами и пересохшими фонтанами. То кафе, в котором подавали мороженое в алюминиевых креманках. То троллейбусный парк, то маленькая красная часовня и, наконец, просто ничего не значащий кусок улицы с тошнотворно плавным углом. Она находила Марка не каждый раз, но когда находила – сон останавливался на развилке, как былинный богатырь. Первый вариант был самый легкий и приятный: Анна действительно видела Марка, но краем глаза, и он не замечал ее, а она убеждалась, что где бы он ни находился – с ним все в порядке. Тогда Анна просыпалась с чистой совестью и весь день чувствовала себя почти счастливой. Во втором варианте Марк видел Анну, брал за руку, вел куда-то, и все заканчивалось в нежилых комнатах, а один раз – в мастерской художника, где висели, стояли картины, и луч падал наискосок из огромного окна, и Анна задыхалась от горя, страсти и нежности. Тогда она просыпалась в слезах и весь день была тихой и печальной. А самый страшный – третий вариант, где Анна находила Марка, но он был совсем не в порядке… Он был искалечен, как тогда, в тот летний вечер. Голова его была разбита, расплющена, и ничего почти не оставалось от прекрасного когда-то лица, были закрыты глаза, когда-то смотревшие на Анну с такой любовью, и повсюду кровь, кровь, клочки тканей, острые обломки костей. Анна понимала, что эти травмы несовместимы с жизнью, что ничего поделать уже нельзя, и тем не менее происходящее требовало от нее какого-то поступка, но какого? И тогда из глубин сна начинало надвигаться что-то страшное, слышались шаги, слишком тяжелые для человека, вообще для живого существа. В этих шагах было нечто тектоническое, так могла двигаться гора или небоскреб. Анна все еще пыталась спасти любимого, тянула его за руку, помогала подняться, а он вдруг открывал глаза и улыбался ей. Ужасна была эта улыбка на уничтоженном лице, и Анна просыпалась с криком. Это был ее фирменный кошмар…