Зеркало отчаяния

И только тут Мотя вспомнила про свою находку.

Зеркало же!

Черт побери!

Мотя принесла сумку и вытряхнула все содержимое прямо на пол рядом с кроватью. Так... что тут у нас?

Квитанция за квартплату, конверт с расчетом, черновик контрольной, выкинуть, зачетка, список покупок, еще один список...

Ага!

Зеркало удобно легло в руку.

Небольшое, круглой формы, с удобной ручкой и даже колечком... кажется, нечто подобное носили на своем поясе знатные дамы невесть когда... историю костюма Мотя знала плохо. Но если это так - зеркалу лет триста, не меньше.

Бррр...

Мотя повертела его в руках.

Красивое, чеканное, видно, что не ширпотреб, которым сейчас полны все магазины, вплоть до антикварных, на обратной стороне зеркала гравировка - лань застыла в прыжке. Красивая зверушка, но уж больно безобидная. Рысь бы изобразили, что ли?

Себя Мотя к ланям не относила ни с какой стороны, но зеркало нравилось.

Нравилась его уютная тяжесть в руке, нравился золотистый цвет стекла, нравилось свое отражение в глубине...

Дорогое? Да, возможно.

Продать? Что она, дура, что ли?

Да, вопрос стоит именно так. Только дура пойдет в антикварный магазин продавать вещь, цены которой не знает. В лучшем случае, ее облапошат в три секунды. В худшем же...

Либо ограбят, либо обворуют, это уж как повезет, но зеркала у нее не будет. А может, еще здоровья, денег и жизни.

Может повезти наткнуться на честного антиквара? Фантастику Мотя откровенно не любила, и в повседневную жизнь тянуть не собиралась.

Оставим зеркало у себя. Пусть талисманом будет...

Матильда провела пальцем по оправе.

Ой!

Черт побери!

На пальце набухла капля крови, и Матильда поскорее сунула его в рот. Видимо, где-то в оправе трещина или скол... бывает. Надо залить фурацилиновым спиртом, и им же протереть зеркало. Небось, на нем бактерий, как, как... много!

Это девушка и сделала. А потом с чистой совестью отправилась спать, сунув зеркало под подушку. И уже не чувствовала, как хитрющая Беся закинула на эту подушку сначала одну лапку, потом вторую, а потом и все четыре. И перебралась сама, свернувшись калачиком на голове у хозяйки.

А что?

Так теплее. И безопаснее. А она - кошечка маленькая, ее каждый обидеть может... муррррр....

Мария-Элена Домбрийская.

Карету подали к восьми утра.

До этого времени Мария-Элена уже успела сходить на молитву, получить причащение у служителя, единственного мужчины, который допускался в обитель, позавтракать (овсянка на воде, кусочек хлеба с крохотным кусочком сыра и вода), собрать вещи и даже побеседовать с матушкой-настоятельницей, которая вручила ей клетку с двумя голубями - серым и белым.

– Я буду ждать вестей от тебя, дитя мое.

– Я обязательно напишу, матушка. Благословите меня.

– Да пребудет над тобой воля Его и доброта Ее. Иди с миром, дитя мое.

Мария-Элена осенила себя святым ключом и привычно опустила глаза.

– Аэссе.

Мамины платья она надеть так и не решилась, покидая монастырь в грубой одежде из серого сукна. Единственное отличие - под одеждой покоилось мамино зеркало. И прикосновение кожа к теплому металлу оправы как-то успокаивало. Словно мама была рядом.

Словно рядом был хоть кто-то... как же страшно!

Отец небесный, будь милосерден. Мать-заступница, смилуйся...

Карета ждала за воротами. Роскошная, отделанная золотом, вся в узорах и завитках, с гербом Домбрийских на дверце - ланью в прыжке. И на минуту Мария-Элена почувствовала себя такой же ланью. Загнанной, испуганной, которой не уйти от охотника.

– Ваше сиятельство, - поклонился ей молодой мужчина в цветах Домбрийских, - Позвольте представиться. Дорак Сетон, начальник вашей охраны.

Мария-Элена кивнула, не поднимая головы.

– Благодарю вас, господин...

– Прошу вас пожаловать в карету. Мой отряд будет сопровождать вас домой, в Донэр. В карете вас уже ждет горячий завтрак и теплый плащ, а если вы что-то пожелаете, обращайтесь ко мне. Я сделаю все, что в моих силах ради вашего удобства.

– Благодарю вас, господин.

Второй раз получилось увереннее. И глаза поднять тоже получилось, словно кто-то толкнул под руку.

Мужчина смотрел на Марию-Элену и улыбался. Высокий, черноволосый и синеглазый, белозубый и мускулистый, живое воплощение девичьих грез.

Точно бабник...

Откуда у Марии-Элены возникла в голове последняя мысль, она и сама бы не сказала. Звучало это удивительно вульгарно, но решительно.

– Прошу вас, госпожа. Окажите мне честь...

Дорак опустился на одно колено, как следовало по придворному этикету, и протянул руку, обернутую плащом, чтобы дама опиралась, входя в карету. Мария-Элена, покраснев до кончиков ушей, неловко коснулась пальцами плаща, шагнула на первую ступеньку, пошатнулась, едва не упала...

Спас положение Дорак, вовремя подхвативший даму под локоть и перенаправивший вместо лужи - в карету.

Мария-Элена пискнула что-то невразумительное, но дверца уже закрылась и девушка оказалась в обитом бархатом полумраке. Отдернула занавески, осторожно вгляделась...

Дорак командовал людьми, которые рассаживались по коням. Вот он сам взлетел в седло, лихо, почти не касаясь стремени, и махнул рукой. И карета двинулась вперед.

Марии-Элене было откровенно страшно.

Она достала из кармана четки и привычно вспомнила молитву.

Отец милосердный наш...

Молитва почему-то не помогала. Даже наскучила, что было и вовсе странно. Мария-Элена вздохнула, потом укуталась в плащ, лежащий на противоположном сиденье, и достала зеркало.

Оттуда на нее смотрела совсем другая девушка.

Уверенная, решительная, серьезная... ах, если бы она была такой!

А ей - страшно, так страшно...

А пахнет вкусно. Особенно после овсянки. Интересно, что в корзинке?

Мария-Элена, хоть и привыкла к монастырской умеренности, но все же была нормальной, живой и здоровой восемнадцатилетней девушкой, с таким же здоровым аппетитом.

И через несколько минут салфетка, которой была накрыта корзина, полетела в сторону, а в руках у монастырской воспитанницы оказался громадный пирог с мясом. С поджаристой хрустящей корочкой.