Зеркало вод

Она слово в слово повторила то, что сказала мне его бывшая жена Сюзанна. Как некогда его мама, все женщины непременно хотели опекать моего приятеля. А Жан-Клод, не расстававшийся со стаканом вина, явно не нуждался в них.

— Обещаю вам, Милдред.

— В особенности мне хочется, чтобы вы позаботились о статье, которую я ему заказала. Не стесняйтесь напоминать ему об этом. Вы прекрасно знаете, что он всегда работает из-под палки. Могу я на вас положиться и надеяться, что он напишет статью в срок?

Даже Милдред Планкет, которая была деловой женщиной, беспокоилась о Жан-Клоде!

Мне надлежало прибыть на место за два дня до официального открытия соревнований. На следующий день после моего визита к Милдред я сел в самолет, затем пересел на «кукушку», которая потащила состав к горнолыжному курорту, где состоится торжественное открытие Игр и зажгут олимпийский огонь. Стояла морозная погода. Зима в этом году была особенно суровой.

Пресс-центр разместили в двух больших отелях в середине Олимпийской деревни. Они стояли по обе стороны главной улицы и были соединены подземным переходом, чтобы люди не простудились, перебегая из одного здания в другое. Каждому журналисту выделили номер в одном из этих шикарных зданий, где, помимо всего прочего, имелись столовые, просторные редакционные помещения, уставленные столиками с пишущими машинками, ящичками для корреспонденции и всяческой литературой — коммюнике, проспектами, приглашениями, — непрестанно выпускаемой оргкомитетом Олимпийских игр. Здесь же находился и зал с телефонными кабинами, которые обслуживали хорошенькие телефонистки, владеющие несколькими языками; отсюда можно было позвонить в любую точку земного шара, разумеется, будучи аккредитованным. Помимо этого, здесь были бары, большие и маленькие, тихие и такие, где играл оркестр. У себя в номере я обнаружил набор рекламных сувениров: шейные платки, значки, шоколад и бутылочку ликера, настоянного на душистых альпийских травах. Аромат этот всегда наводил меня на мысль о Клоде Ане, если верить «Исповеди», несчастном сопернике Жан-Жака Руссо, — он погиб, собирая в горах травы, хотя мне кажется более вероятным, что к его кончине причастен незадачливый любовник мадам де Варане. А когда я вспоминаю Клода Ане, мне тут же невольно приходит на ум писатель, взявший его имя в качестве псевдонима, — автор романа «Ариадна, русская девушка», которым я зачитывался в юности, тем более что в моем представлении Ариадна отождествлялась с русской студенткой, приехавшей из Александрии, — героиней моей мечты. А когда я думал об этом писателе, я вдруг почему-то вспоминал о моих соседях, тоже русских, которые жили рядом со мной на улице Гобелен и до войны часто встречались с этим писателем в кафе на Монпарнасе. А улица Гобелен…

Будь я писателем, как Жан-Клод Каде, вместо того, чтобы мечтательно переходить от одной ассоциации к другой, я написал бы по рассказу о каждом из этих дорогих воспоминаний.

Однако меня ждала работа. Надо было разместиться в номере, устроиться, хорошенько осмотреться, составить расписание передач моих репортажей в Париж. Поэтому я не сразу нашел время заняться Жан-Клодом. Впрочем, он, наверное, еще не приехал. Мой напарник также пока не явился. Дело в том, что я не спортивный комментатор. Мне поручили передать атмосферу Олимпийских игр: вести светскую хронику, описывать разные забавные случаи. А сотрудник спортивной редакции нашей газеты приедет сюда, чтобы комментировать уже сами соревнования.

Пресс-центр быстро заполнялся, и курортный городок тоже. Все вокруг запестрело яркими красками: олимпийские кольца, флаги, разноцветные неоновые огни, пешеходы в красных, зеленых, синих, желтых костюмах, словно это они должны были создавать пейзаж. Все нацепили щедро розданные членам делегаций значки, которые тут же стали предметом оживленного обмена и коллекционирования.

На северном склоне горы возвышалось сооружение, напоминавшее собор, — лыжный трамплин, который был виден отовсюду. Дорожка разгона была словно шпиль, устремленный в небо, а склон приземления, описывающий плавную кривую, служил нефом. С наступлением темноты залитый светом гигантский трамплин сверкал белизной и был похож на грациозно изогнутую лебединую шею.

Вначале я часто ходил на маленький вокзал с единственной платформой, открытой всем ветрам, и здесь ожидал прибытия поездов, чтобы отметить появление важных особ — принцев, миллиардеров, кинозвезд, — из-за гололеда добираться сюда на машине было небезопасно.

Как-то после полудня я увидел среди знаменитостей Жан-Клода Каде, который сошел с поезда, держа в руке дорожную сумку, все такой же худенький и хрупкий, словно подросток. Но как он изменился, если посмотреть на него вблизи! Изможденное лицо стало одутловатым и покрылось морщинами, волосы поредели. Теперь он носил очки. Он был слишком легко одет: в светлом плаще, под которым виднелся тонкий бежевый свитер. Заметив меня, Жан-Клод, казалось, обрадовался.

— Скорей пошли отсюда, в городе теплее.

И вокзал, и платформа, и поезд казались игрушечными, но здесь, в горах, и в самом деле было слишком холодно. Мы стали вместе спускаться к пресс-центру.

По дороге нас обогнал необычных габаритов автомобиль старой марки с открытым верхом. В нем сидело четверо или пятеро парней, тоже необычных габаритов, и эти молодцы во все горло орали песни. Водитель, нажимал на клаксон, и звучал марш из фильма «Мост на реке Квай».

— Это гоночный «бентли» тридцатых годов, — сказал Жан-Клод. — Видел, какая у него высокая подвеска? «Бугатти» ему по ступицу!

— Судя по всему, эти парни не иначе как хоккеисты или экипаж бобслея.

Все пассажиры «бентли» были в лисьих шапках с хвостом. Один из них носил большие усы. Как только машина исчезла в конце улицы, пестрая толпа тут же снова запрудила шоссе. Миновав антикварные, меховые и ювелирные магазины, мы приближались к роскошным отелям, похожим на дворцы в стиле рококо.

— Где это мы находимся, в Биаррице или Довиле? — спросил Жан-Клод. — Во всяком случае, не на горнолыжной станции!

— И к тому же — в этом ты мог убедиться собственными глазами — не выпало ни одной снежинки. Чтобы привезти снег и разбросать по трассе, мобилизовали целый полк солдат.

— Зачем? Я прекрасно обхожусь без снега.

Наконец мы добрались до пресс-центра. Войдя в помещение, Жан-Клод был вынужден протереть запотевшие очки.

— Тебе здесь понравится, — сказал я. — Тут все очень предупредительны.

Я помог ему выполнить некоторые формальности и проводил до дверей номера на пятом этаже. Мой находился в этом же здании, только на третьем. Поставив сумку, Жан-Клод предложил:

— Пошли выпьем за встречу?

— Не теперь. Я должен сейчас звонить в Париж.

— Я и забыл, что ты у нас трезвенник, — сказал он с вызовом.

— Не болтай глупостей. Увидимся немного позже. Ты хочешь присутствовать на церемоний открытия?

— К чему мне идти на церемонию открытия с типом, который не желает выпить со мной? И вообще зачем мне смотреть эту церемонию?

— Ну тогда оставайся в тепле, у себя в номере. Фантазии тебе не занимать, иди себе и преспокойненько пиши статью, нисколько не заботясь о том, что происходит вокруг.

— Думаешь, мне охота писать…

Я не поддержал этого разговора. Спустившись в редакционную комнату, я достал из кармана черновик статьи и, наскоро дописав ее, направился в зал с телефонными кабинами. У телефонистки, к которой я обратился, были длинные волосы и большой ярко накрашенный рот. Я усмотрел в ней сходство с Джоан Кроуфорд [21] . А когда она произнесла в трубку несколько слов, я был окончательно пленен — так восхитили меня движения этого большого рта.

Возвращаясь через редакционную комнату, я увидел своего коллегу, который только что прибыл. Симеон Олетта, брюнет с вьющимися волосами, всегда старался подчеркнуть свое положение, словно боясь, как бы его, спортивного комментатора, не приняли за какого-нибудь заштатного репортера. Кстати и некстати он вставлял, что был когда-то университетским чемпионом по прыжкам в воду, подчеркивая слово «университетский». В его присутствии я был ужасно скован, боясь, что, сам того не желая, ляпну что-нибудь такое, что может его задеть, и в результате держался как человек, страдающий комплексом неполноценности.

21

Голливудская кинозвезда.

Вот и на этот раз я с самого начала повел себя неправильно. Я предложил ему свою помощь, и он тут же дал мне понять, что в состоянии сам разобраться, что к чему.

— А как у тебя, все нормально?

— Два дня я болтаюсь здесь, чтобы набрести на что-нибудь интересное. Но все впустую, тут ничего не происходит. — И добавил: — Знаешь, Жан-Клод здесь. Его командировала Планкетша. Она просила меня позаботиться о том, чтобы он написал свою статью, но, судя по всему, желанием он не горит.