Зеркало времён. Сборник рассказов

Я всё понимаю, сам один раз был на грани, как будто над обрывом стоял. Стоял эдак и чувствовал, что падаю я в пустоту, а зацепиться не за что. И мне тоже хотелось ухватиться за прошлое, за то, что уже ушло. Казалось, что там земля есть под ногами, там всё размеренно, всё устроено. А стоит сделать шаг в будущее – там пугающая чернота, бездна, и невозможно сделать этот шаг. Страх перемен, страх потери удерживает на месте. Шаг в будущее – равносилен шагу в пустоту. И понял я, Лариса, что самый ужас-то – остаться стоять на этой невидимой границе. И я шагнул…

Давно это было. Ох, давно. Я ещё пацанёнком был, слышь, барчуком. Ты не думай, я никакой не разбойник, не убивал, не грабил. А то, что дурней облапошивал, так то святое дело, наука глупцам. Вот с девками мне токмо не везло. А всё почему? Одну я только любил. Как пацаном её увидел, так и пропал. Цыганка она была, Злата. Я как от папеньки-то убёг, всё и таскался за ней. Коней страсть как любил, лучших скакунов для неё воровал. А всё одно, как семнадцать годков ей минуло, отдали её замуж в другой табор. Я бежать ей предлагал, да только она воли отца послушная была. И ушёл я тогда от цыган, по святым местам ходил, хотел душу свою от цыганки проклятой излечить. Да не помогло.

Сколь годков с тех пор минуло – не считал. А довелось мне её, золотую мою девочку, разок ещё повстречать. Приехал я на Тамбовщину скакунов поглядеть. Тамбовская губерния тогда славилась своими конными заводами. И вот, смотрю я зубы жеребца на ярмарке и слышу – вроде запел кто-то. А песня знакомая, цыганская: «Я пойду ли, молода». В груди что-то защемило, уголки глаз обожгло непрошеными слезами. Утёрся я рукавом, оставил коня и пошёл туда, откуда песня лилась.

Скажу честно, в разношёрстной цыганской толпе женщин не сразу я разглядел Злату. Долго смотрел, как вёрткая, немолодая цыганка трясла грудью и кружилась в цветастой юбке. А узнал её, когда она одна затянула песню, подхваченную остальными. Стоял, смотрел на неё во все глаза – словно прирос. Она тоже заметила меня. Заулыбалась. Закончив песню, первая подошла:

– Матвей, ты никак?

– Я, Злата, я, – пересохшими губами пробормотал я.

– Не чаяла свидеться с тобой, Матвеюшка. Да видно, бог мне тебя послал. Дождись меня там у таверны, дело у меня до тебя будет.

Уж не знаю, как дождался. Взял её за руку, повёл в свой гостиничный номер. С порога сгрёб в охапку, вдыхал запах её волос, целовал в макушку. А она:

– Пусти. Да пусти ты, чёрт окаянный. Мужа я люблю, не за тем пришла.

– А зачем? – выдавил я из себя, расцепив объятья.

– Замужем я, Матвей. Двое большеньких ребят у нас. Я тебе схрон принесла. Говорю ж – сам бог тебя мне послал. Лучшего и желать было нельзя.

– Коли по делу говорить, так садись и давай всё по порядку и обстоятельно, – обиделся я, но цыганку всё же выслушал.

Муж её оказался в ссылке. Злата набрала монет, камней, икон, всё, за что могли дать хорошие деньги, хотела мужа выкупить. Но знающие люди её просветили, что становые деньги отберут, а её в зашей выгонят, всыпав палками, так что мало не покажется. И она, Злата, попросила меня схоронить её сокровище, пока сама за ним не придёт. Она говорила, что доверяет мне как брату. Столько лет в кибитках вместе ездили, её дед меня грамоте учил, а батюшка – драться на кулаках, шутка ли.

– Злата, почему сама не схоронишь клад свой?

– Так я бы так и сделала, а вот тебя увидела и поняла, что есть Господь на свете, ты мне и поможешь. Аль откажешь?

– Что ты, золотая моя девочка, разве ж я могу? А ты? Ты-то что делать будешь?

– Я, Матвей, за этапом пойду, к мужу пойду. Детей она родне пристроила и благословение получила.

– Злата! Так сгинете же там оба.

– Ну, сгинем и сгинем, хоть повидаемся на прощанье, – весело подмигнула мне Злата и заливисто засмеялась. – Скажу тебе по секрету: побег я готовлю для мужа. Авось всё сладится, на будущий год, по весне, побежим. А там я сама тебя найду. Ты ж, поди, столичный теперь? А коли не приду, так распорядись всем, как пожелаешь.

– В столицу собираюсь, вот скакуна выберу – и отправлюсь.

На том мы и порешили. Под покровом ночи передала мне Злата свой клад, а я его по дороге в Санкт-Петербург припрятал.

Не один год ждал я в столице Злату. А потом как-то враз понял, что не придёт она. Сгинула. Вот тогда и стоял я у невидимой черты, как жить без надежды не знал и не умел. Грело мне душу, что хоть и не моя Злата, а жива она, воздухом с ней одним дышу, понимаешь ли? Ну а как веру потерял, решил клад достать, маленько себе взять, а остальное надобно было раздать. Надеялся родню Златы поискать, а не нашёл бы – так в храм бы снёс.

Перед самым Рождеством отправился я с дружком на Тамбовщину. Мы с ним всё кумекали, как бы быстрее добраться: мотор, тогда так первые автомобили называли, хорош был в городе, а Николаевская железная дорога шла только до Москвы. Поэтому решили по старинке на гужевых повозках добираться. Приятель мой всё хохотал, мол, тебе, Матвей, может, конку до Тамбова подать. Конкой, слышь, трамваи конные называли, электрических, как сейчас, ещё мало было. Так мы и тронулись, помолясь. Лиха в дороге не знали, да и погода не подвела.

Клад, замурованный в стену старой церквушки, достали в целости и сохранности. Перенесли на коней и тихонько в обратную сторону отправились. Вот тут-то судьба-лиходейка нас и поджидала. По дороге напал на нас путник, не приметный с виду. Поначалу дорогу спросил, вроде как заплутал. Да вдруг на меня с ножом кинулся, плечо оцарапал, не сильно. Ванька – на него и кубарем покатились. Когда я подбежал и вытащил приятеля из-под обмякшего, тяжёлого тела разбойника, всё было кончено. Вражину этого Ванька его же ножом заколол, только и сам он недолго прожил, ранен был. Успел мне сказать только:

– Уходи, Матвей, видать, скоро здесь вся банда будет.

– Эх, Ванька, Ванька, зря мы спешились, надо было до Ардатовского уезда скакать, а там уж и повозку нанять. Не послушал меня, друг горемычный.

Я прикрыл ему веки. Глянул по сторонам. Дорога проходила возле леса. Кабы мог, прикопал бы тело друга, но пришлось бросить. Вскочил на коня с притороченным богатством и ну во всю прыть. А потом извозчика нанял.

Уже позднее, когда был далеко, на пути в город, попросил извозчика притормозить недалече от лесочка. Вышел из повозки, закурил и вздохнул. Корявые стволы деревьев производили гнетущее ощущение. Лишённые листвы, они выглядели как напоминание о смерти, о тленности всего сущего.

Под такие размышления добрался до Московской губернии. Дальше решил поехать на поезде. Шла война на Карпатах, и пассажиров тщательно досматривали, поэтому клад стоило снова спрятать – зато будет уже поближе.

В деревне Бутаково остановился я на постой у древней старухи. Заплатил ей хорошо и предупредил, что у печи подоле посижу, спину погрею. Накануне купил большой глиняный горшок, накопал глины. Дождался, когда моя хозяйка заснёт, занавесочки плотно сдвинул и приступил к намеченному. Аккуратно уложил в горшок изящные кофейные подносы из серебра, иконы чудотворные, ну, прочее. Сверху крышку глиняную приладил, обмазал приготовленной глиняной кашицей все щели, да и обжёг на огне.