Зеркало времени

Мне остается сделать последнее, исключительно важное умозаключение.

Мисс Эмили Картерет была в тягости, когда в январе 1855 года покинула Англию незамужней дамой в трауре по недавно убитому жениху. Ей требовалось срочно найти мужа, чтобы он выступил в роли отца ребенка, которого она носила под сердцем. Этим мужем стал полковник Тадеуш Залуски. А ребенком был Персей Дюпор, нынешний наследник Дюпоров, автор поэмы «Мерлин и Нимуэ», недавно сделавший мне предложение на Понте Веккьо. Мой возлюбленный.

Но кто же настоящий отец?

Кто еще, как не человек, которого мать Персея назвала в письме «блистательным средоточием надежд» лорда Тансора? Кто еще, как не человек, в сговоре с которым она предала моего отца?

Кто еще, как не Феб Рейнсфорд Даунт?

Мадам ошиблась самым роковым образом, когда велела мне выйти замуж за Персея, чтобы вернуть все отнятое у моего отца. Персей не является законным наследником, как полагают все на свете и он сам — в силу своей незаконнорожденности он теперь лишается права наследования. А настоящий наследник — это мистер Рандольф, презираемый младший сын, плод законного брака племянницы лорда Тансора, мисс Эмили Картерет, и полковника Залуски. Именно за мистера Рандольфа я должна выйти замуж.

Возможно ли описать словами безумное отчаяние, накатившее на меня с осознанием истинного положения вещей? Заветная мечта отнята у меня, отнята столь жестоко, столь неожиданно, вместе со всеми надеждами на счастливую супружескую жизнь с Персеем — тяжелее потрясения не представить; и мне приходится сдерживать слезы, чтобы обследовать дальше содержимое черной шкатулки.

Два из трех оставшихся документов — это одинарные листы бумаги, где содержатся короткие показания мистера Барли относительно визитов леди Тансор к мистеру Вайсу на Олд-сквер и расшифрованные записи подслушанных разговоров, происходивших между ними.

Третий и последний документ — еще одно письмо, в конверте, не приложенное ни к одной из двух пачек скопированных посланий. За окном уже смеркается, и потому я подношу письмо поближе к глазам.

И в следующий миг вздрагиваю. Что это?

Тончайший аромат, едва уловимый, но безошибочно узнаваемый; слабый аромат давнего прошлого.

Запах фиалок.

Из черной шкатулки мистера Барли я извлекла то самое письмо, что свыше двадцати лет тайно хранил Конрад Краус; драгоценную реликвию, память о прекрасной даме, которую он сопровождал в Богемию в далекой юности, но продолжал почитать — или даже любить — на свой трогательный и жалкий манер по сей день; письмо, которым его мстительная мать решила шантажировать предмет безответной страсти сына, чем и навлекла на себя погибель.

Сама автор думала, что письмо давно уничтожено; но когда оно попало в руки человека, к чьей помощи она опрометчиво прибегла, он сразу понял, какую ценность представляет сей документ, как до него поняла обреченная миссис Краус.

Желаете ли узнать наконец, что содержалось в роковом послании, написанном во Франценбаде мисс Эмили Картерет к лорду Тансору за двенадцать дней до ее бракосочетания с полковником Тадеушем Залуски?

Вот же оно, в дословном виде, в каком я переписала его в блокнот, бывший моим постоянным спутником с первого дня моей работы в услужении у двадцать шестой баронессы Тансор.

II Письмо с ароматом духов

От мисс Эмили Картерет к покойному лорду Тансору

1 марта 1855 г.

Отель «Адлер»

Франценбад

Милорд!

За неимением важных новостей я не собиралась писать Вашей светлости сегодня; но, пробудившись на холодном сером рассвете, я испытала жестокую душевную муку и, не зная, как еще облегчить боль и отчаяние, владеющие мной в эту страшную дату, взялась за перо, дабы записать свои мысли в нескольких словах и отослать единственному на свете человеку, способному меня понять.

Ровно три месяца прошло! Три коротких месяца — и все же какими долгими, какими бесконечно долгими были — и остаются — для меня каждая неделя, каждый день, каждый час, каждая секунда без моего дорогого возлюбленного! Но рана, нанесенная невосполнимой утратой, кровоточит денно и нощно, и думаю, она никогда не затянется.

Я постоянно вижу его во сне… Его бедное мертвенно-бледное лицо на снегу, таком же белом; его открытые незрячие глаза, устремленные в холодное звездное небо; его драгоценная кровь, разлитая вокруг… И все равно даже в смерти он прекрасен, он остается моим обожаемым Фебом!

А потом я вижу зажатый в окоченелых пальцах листок бумаги, где убийца написал восхитительные строки, навек связанные с именем Феба Рейнсфорда Даунта.

Но мучительнее всего — и это покажется вам странным и необъяснимым, — мучительнее всего воспоминание о его последней в жизни сигаре, чей кончик все еще рдел в морозном сумраке, ибо она выпала из его губ на низкий парапет, покрытый более тонким слоем снега. Такая, казалось бы, несущественная мелочь, но она не дает мне покоя ни днем ни ночью.

И бесконечно больно сознавать, что я знала, чем все кончится, знала, что он погибнет от руки одержимого безумца Глайвера и мне останется горевать о нем до самой моей смерти.

Пробуждаясь утро за утром от ужасных пророческих снов о скорой трагедии и не видя никакой возможности отвратить беду, я измыслила план, который в случае успеха помог бы выжившим в страшной катастрофе — то есть Вам и мне, милорд, — вынести все предначертанное судьбой.

Убежденная, что сумасшедший Г. не успокоится, пока не отомстит смертью своему сопернику за воображаемые обиды, я пришла к моему возлюбленному Фебу на следующий день после нашего званого ужина в столице у лорда и леди Коттерсток — Вы помните? Разумеется, Феб посмеялся над моими страхами и сказал, что у Г. нет ни малейшей возможности причинить ему вред, поскольку он имеет полное преимущество над ним. Но здесь мой дорогой возлюбленный пагубно ошибался, не принимая в соображение жестокую и непреклонную решимость Г. доказать свои ложные притязания на звание сына и наследника Вашей светлости. В действительности дело обстояло совсем иначе, как теперь знаем мы с Вами, к нашему вечному горю.

Настоятельно попросив Феба принять все возможные меры для своей защиты, я затем стала убеждать его, что нам надо подготовиться к худшему, придумав способ расстроить планы самозванца и отнять у него иллюзию победы.

Выслушав меня, Феб долго молчал, а потом попытался отговорить меня от моего плана. Он привел много возражений — морального (как и следовало ожидать от него) и практического характера, — причем высказал оные с величайшей горячностью.

Главные из них касались репутации Вашей светлости — ведь он всегда прилагал все усилия, чтобы уберечь Ваше имя от бесчестья. Тогда я не представляла, как Ваша светлость отнесется к последствиям, естественным образом проистекающим из моего плана, но всем сердцем надеялась и верила, что в конечном счете снищу у Вас понимание и поддержку.

Наконец мой возлюбленный согласился, что я права. С каким мужеством он признал, что этот безумец действительно может преуспеть в своих попытках отнять у него жизнь, невзирая на все меры предосторожности. Но он не дрогнул перед лицом столь ужасной перспективы и не обратился в малодушное бегство. Да, он был настоящий мужчина!

С того дня, как Вам теперь известно, мы стали мужем и женой во всех отношениях, кроме юридического. А потом, со смешанным чувством радости и горя, я поняла, что понесла дитя! Его дитя! Сына или дочь назначенного наследника Вашей светлости, плод любви, в котором — подтвердятся ли мои страхи или окажутся напрасными — теперь продолжится жизнь моего дорогого возлюбленного и увековечится память о нем.