Зеркальщик. Счастье из осколков

Варенька властно вскинула ладонь, призывая к тишине. Возможно, распалённый околоточный и не внял бы повелению девичьему, но уж больно барышня в сей момент была схожа с Зеркальщиком, даже ровно искра серебряная меж пальцев промелькнула. Недовольно ворча, как окликнутый в разгар гона пёс, Лев Фёдорович умолк, так недобро глядя на студента, что тут вздрогнул и потупился, не в силах выдерживать столь пристальный взор.

Дождавшись полной тишины, Варвара Алексеевна повернулась к арестованному и ясным голосом вопросила:

– Так значит, вы утверждаете, что Дуня сама сбежала? И убили вы её исключительно из желания отомстить за гибель горячо любимого сродственника? Что ж, у нас есть возможность проверить ваши слова. Приложите руку к зеркалу.

Студент инстинктивно стиснул кулаки, заложил их за спину, надменно процедив:

– Не желаю пачкать руки чёрной магией. От неё потом и святой водой не отмоешься, и пред всеми иконами не отмолишься.

Медведеподобный (может, и правда, из берсерков, что в медведей при полной луне оборачиваются?) конвоир молча вывернул руку студента вверх с такой силой, что все присутствовавшие в кабинете отчётливо услышали треск суставов. Иван хрипло заорал и попытался брыкаться, за что моментально получил мощный удар под дых, от коего судорожно дёрнулся и сложился пополам, кулём обвиснув в руках стража порядка.

– Куды его руку прикладывать-то?
– прогудел берсерк, без труда удерживая пленника. – Командуйте, барышня.

Варвара Алексеевна кашлянула, собираясь с духом. Как-то она не привыкла медведями в человеческом обличье командовать, чай не из цыганского табора.

– Вот сюда, пожалуйста, - девушка несколько нервозно показала на зеркало. – Ладонь к стеклу прижмите.

– Правую али левую?

Барышня пожала плечами:

– Значения не имеет. Для того чтобы зеркало отразило воспоминания, достаточно лёгкого прикосновения.

«Ишь ты, умная, - уважительно подумал околоточный, качая головой, и тут же добавил.
– А впрочем, на кой девке умище-то? С неё и красоты достаточно, чтобы жениха заловить да удачно и скоренько замуж выскочить. Потом же всё едино будет дома сидеть и детишек нянчить, по балам когда-никогда ездить, а на сии хлопоты ум не надобен. Наоборот, в семейной жизни бабий ум даже вреден, дура-то она завсегда мужу в рот смотрит, а умной всё чего-то не хватает, маятно ей, бедолаге».

– Лев Фёдорович, я просила Вас к зеркалу поближе подойти, чтобы самолично всё увидеть! – несколько раздражённо окликнула околоточного Варвара Алексеевна, словно мысли его прочитала.

Девушка действительно знала о размышлениях околоточного. Всеволод Алёнович, обладавший даром видеть мысли и чувства других людей, не смог скрыть мальчишеского желания хоть немного подразнить Вареньку и, пофыркивая от смеха, поведал ей о том, что за мысли витают в голове бравого Льва Фёдоровича. Варвара Алексеевна всегда считала себя девицей рассудительной, но сейчас не стерпела, проявила досаду. Да и как стерпеть, коли даже страж порядка, человек весьма почтенный и, надо полагать, образованный подвластен дремучим, заросшим мхом суевериям!

«Успокойтесь, Варенька, - голос Всеволода Алёновича был подобен самому изысканному бархату, такой же нежный и обволакивающий, - Вы изрядно преувеличиваете степень образованности нашего бравого околоточного. Он служака, только и всего. Мысли и чувства для него определяет закон, коему он служит много лет, не щадя живота своего».

Девушка хотела возразить, что государь Император такой же, но потом тряхнула головой, прогоняя ненужные рассуждения. Во-первых, неуместные в данный момент, а во-вторых, опасные, как и вообще любые речи, кроме хвалебных, разумеется, об Императоре. Мало ли, как простую фразу злопыхатели переиначат.

– Ну что, барышня, прижимать что ли? – прогудел конвоир, словно в тисках сжимая руку Ивана Аркадьевича в своей лапище.

– Разумеется.

Мужчина с такой силой впечатал ладонь, что зеркало протестующе зазвенело, затем потемнело, задрожало, и из его глубин медленно выплыли неясные очертания, смутные пятна, никак не желающие превращаться во что-то определённое.

«Сопротивляется, - прошептал Всеволод со смесью досады и боли, - глупец!»

«Почему же глупец? – из чувства справедливости возразила Варенька. – Его упорство достойно…»

«Розог! – рыкнул Зеркальщик. – Он же калечит себя. Скажите ему, что своим бессмысленным сопротивлением он делает только хуже, его разум разрушается».

– Иван Аркадьевич, - голос Варвары Алексеевны прозвучал столь резко, что даже околоточный вздрогнул, - прекратите! Своим сопротивлением вы лишь губите свой разум, обрекая себя на страшные муки.

Студент ощерился по-волчьи, казалось, ещё миг, и он бросится на девушку, и никто не сможет его остановить. Но вот по красивому лицу пробежала волна боли, лоб повлажнел от пота, а блестящие глаза потухли, уподобившись потухшим угольям.

– Ладно, чего уж там, - с видимым усилием шевеля языком, пробормотал Иван Аркадьевич, - спрашивайте. Всё скажу, запираться не стану. Только без зеркала этого проклятого! Я сам скажу, сам…

Студента за шиворот, ноги его уже не слушались, отволокли на середину комнаты, посадили на жёсткий стул с высокой спинкой, коий Всеволод Алёнович использовал исключительно для неприятных посетителей. Двое медведеподобных мужчин встали по бокам от стула, третий разместился за спинкой, крепко держа арестованного за плечи. Причём держал не столько для того, чтобы пленник не сбежал, сколько потому, что сидеть самостоятельно тому было трудно, всё время заваливался. Варвара Алексеевна разместилась в глубоком кресле напротив студента и, дождавшись, когда Лев Фёдорович устроится за столом, придвинув к себе стопу бумаг и чернильницу, холодно приказала:

– Ну-с, Иван Аркадьевич, мы вас слушаем.

Студент облизнул пересохшие, потрескавшиеся губы, жалобно прохрипел:

– Мне бы водички…

Варенька кивнула головой, и один из конвоиров, недовольно ворча что-то себе под нос, принёс арестованному воды. Иван Аркадьевич жадно выпил, хрипло дыша, вытер рот рукавом и усмехнулся:

– Благодарю. Так об чём Вы хотели со мной потолковать, милая барышня?

Варвара Алексеевна благоразумно решила пропустить мимо ушей несколько фамильярное обращение. В самом деле, ей с этим студентом детей не крестить, ради дела можно и потерпеть. Чай, не помрёт от чужой фамильярности.

– За что вы убили своего дядюшку?

Бледное, измождённое лицо Ивана Аркадьевича исказила гримаса то ли боли, то ли презрения, то ли какой-то нечеловеческой тоски.

– Отца. Василий Афонович Пряников был моим отцом.

Единый возглас удивления пронёсся по кабинету, а после него воцарилась гробовая тишина, в коей раздавался лишь хриплый и монотонный голос студента.

Мать Ивана, Аглая Филипповна, была настоящей красавицей: пышногрудая, крупнобёдрая, одна из тех, коих принято величать дородными. Помимо крепости и красы телесной наградила её судьба богатством, унаследованным от покойного тятеньки, занимавшегося торговлей мехами, а по слухам, беспощадно грабившим проезжих купцов. Как бы то ни было, но батюшку своего Аглая Филипповна видела редко, помер он, когда девочке едва минуло десять, а маменька её была женщина настолько глупая, что научить чему-нибудь путному свою единственную дочь никак не могла. Да не сильно и старалась, после смерти мужа охотно привечая в дому всевозможных гадалок, странниц и прочих прорицательниц, слетавшихся в богатый дом словно вороньё на пепелище. Стоит ли удивляться тому, что к моменту появления на свет Ванечки богатство почти растаяло, словно снег под жаркими лучами солнца, а в пору, когда мальчику исполнилось пятнадцать, семейство и вовсе разорилось.