Зёрна
Шрифт:
На счет любви, поэтами воспетой.
То волшебство восторженно отнес,
К достоинствам своей жены прибавив
Терпенья вызревающий кристалл…
Не будем спорить.
Тот, кто любит, вправе
Наращивать всемерно пьедестал
И возвышать любимую всемерно.
Пусть камень бросит тот, кто не любил!
Он счастлив был, и потому, наверно,
Жену благодарил.
Пусть вечно длится звездное мгновенье
Для тех, кто хочет бескорыстно жить,
Кто все богатства мира без сомненья
К ногам любимой может положить!
А дальше?
Дальше — жизнь путем привычным
Вновь потекла как бы сама собой!
Свой долг общественный с сугубо личным
Вновь совместил, как раньше, мой герой.
Он жил, как все, — о деле беспокоясь
И о семье: забот невпроворот.
Спешил домой с работы, как на поезд,
И на работу — как на самолет.
Не роль играл, а жил. Не мог иначе,
И потому, наверно, потому
Умел он слезы отличать от плача,
И люди шли за помощью к нему.
И вот однажды услыхал случайный
Застенный, приглушенный разговор —
Сотрудница своей делилась тайной,
Беду не ставя никому в укор:
«…Всем хороша, фигура — загляденье
И умница, и только вот лицо…
И дочь не дочь, а словно наважденье.
Смотреть боюсь — вдруг разревусь, и все.
А тут еще отец ударил спьяну…
Неужто мне так мучиться вовек?»
«Ты к Аверьянову сходи, к Ивану.
Он, говорят, душевный человек…»
И вот пришла.
И смотрит, как на бога,
Как будто он один и только он
Ей может выдать, не сходя с порога.
Какой-то чудодейственный талон.
«Я знаю, да», — сказал он и смущенно
Закашлялся — проговорился вдруг!
Она ждала с лицом завороженным,
Глаз не сводя с его бессильных рук.
О сколько было в этом взгляде муки
И ожиданья чуда — бог ты мой!
Когда б он стал в тот миг тысячеруким.
То каждой бы развел ее с бедой.
И словно отряхнувшись от гипноза,
Полез в карман за
носовым платком…Зерно под ноготь влезло, как заноза.
Напомнив о могуществе своем…
. . . . . . . . . .
О результатах он узнал по слухам —
Прополз по коридорам шепоток:
Не то к уродке вызывали духов.
Не то известный экстрасенс помог.
И о себе нелестный отзыв тоже
Услышал он. Сотрудница клялась,
Что Аверьянов, эмэнес, похоже,
Душевный человек, но ловелас.
Он посмеялся грустно. Это ж надо!
И впрямь — потемки женская душа.
Должно быть, часто путают наряды
И ложь и правда, на люди спеша.
Добро и зло — как различить их строго?
То решкой выпадают, то орлом.
Ну а ребро? Оно, должно, от бога,
Погрязшего в двуличии своем.
Что до людей, то разве же не странно:
Река, любя, разводит берега…
. . . . . . . . . .
Евгений тронул за плечо Ивана:
«Ты что, старик? Не видел старика?
Заснул, должно быть. Пьяный или шизик,
А ведь, признаться, сильно напугал!
Итак, о чем мы спорили — о жизни?
Я не расслышал, что ты мне сказал?».
Он был напорист, друг его Евгений.
И много знал, все видел наперед.
Он повторил: «Так, значит, жизнь— мгновенье?».
Иван ответил: «Нет, наоборот!».
Когда бы спал, то посчитал — приснилось.
Но ведь не спал! И как же вдруг забыть.
Что в миг один вся жизнь его вместилась
Со всем, что было и могло бы быть.
Что ложно здесь? Какая все же жалость.
Что никогда уже не суждено
Последнее использовать зерно:
Оно пропало.
Истина осталась.
Добро и зло — все больше вперемежку.
Но сказка, и лукавя, не лгала:
Выигрывал и ставивший на решку,
И тот, который ставил на орла.
…Парк затихал
И бережно, как в сетке,