Зеро

— Я знаю лишь то, что мне приказал сделать Масаси, — отвечал толстяк Итимада.

— Здесь был Филипп Досс, — продолжал Удэ, не обращая на него внимания. — Филипп Досс украл документ Катей. Он попал сюда с чьей-то помощью, нэ?После того как ускользнул от меня в Японии. И вот здесь, на Мауи, его кто-то убивает. Кто-то. Не я и никто другой из людей Масаси Таки. Тогда кто же его убил, Итимада? Ты тут всех знаешь. Вот посмотри. — Он протянул толстяку фотографию Майкла Досса. — Ты его видел? Это сын Филиппа Досса, Майкл. Он был здесь?

— Сына здесь не было, — сказал Итимада, подумав про себя, что сын очень похож на отца.

— Нет? Ты уверен? Может быть, Досс передал ему на хранение документ Катей?

— На островах его не было.

Удэ злобно рассмеялся. Его темные зрачки неестественно расширились.

— Может быть, ты уже не справляешься со своими обязанностями? — Он недобро ухмыльнулся. — Поэтому-то тебя и выслали сюда, не так ли?

— Ты здесь всего лишь сутки, — сказал толстяк Итимада, — и думаешь, что тебе все известно.

Но это замечание задело его. Он не любил, когда ему напоминали о причине его отъезда из Японии.

— Семь лет, — насмешливо произнес Удэ. — Проживи я тут семь лет, я создал бы такой клан, что ребята в Японии только диву бы дались. Даже подумал бы о том, чтобы оставить себе такой подарок, как документ Катей. — Его усмешка превратилась в гримасу. — Но ты настолько глуп, что тебе это даже в голову не пришло, так ведь, Итимада?

Толстяк промолчал, зная, что Удэ пытается заставить его признать свою вину. Если гавайцы проговорились, Масаси мог догадаться о его намерениях. Но без улик он ничего не сделает. Сейчас Итимаду спасло умение владеть собой. Чтобы убрать его с этого поста, Масаси нужен повод. Вот за этим-то Удэ и приехал: найти повод. Масаси знал, что сделать это будет непросто, вот он и послал Удэ. Если толстяк оскорбится и нанесет ответный удар, Удэ может совершенно безнаказанно его убить. Ни один член его островного клана и слова не скажет. Поэтому толстяк предпочел сохранять спокойствие.

— Я не виню тебя за то, что ты обо всем умолчал, — продолжал Удэ, — я бы и сам так поступил. Видишь ли, разница между нами в том, что я постарался бы воспользоваться своим положением изгнанника. Я бы вышел из-под контроля Токио. Земли здесь много. Тут Соединенные Штаты, где ничего о нас не знают. Богатые, девственные места. Собирай себе урожаи. Здесь можно сделать себе не только имя, но и огромное состояние. Да! — Лицо Удэ окаменело. — Ты ведь был знаком с Филиппом Доссом, нэ?

— Мы оба знали Ватаро Таки. — Толстяк Итимада призадумался. Вот почему Масаси прислал Удэ. Чтобы прижать меня. Масаси подозревает, что Филипп Досс пытался связаться со мной. Надо держать ухо востро.

Мир вокруг Удэ плавал в море удивительных ярких красок.

— Мне нужен документ Катей, — сказал Удэ, сосредоточившись. — Масаси Таки приказал тебе достать его. Если ты не вручишь его мне, я посчитаю, что ты меня обманываешь.

На это у Итимады уже был готов ответ.

— Я верен Таки-гуми. Об этом Масаси может не беспокоиться. А что касается поисков документа Катей, то именно этим я сейчас и занимаюсь. С того самого момента, как был убит Филипп Досс. Когда он сгорел, документа при нем не оказалось. Я проверяю все те места, где он останавливался или куда заезжал. — Струйка пота стекала по его виску; ему до исступления хотелось смахнуть ее. Удэ уставился на нее пытливо, будто энтомолог, изучающий экзотическую бабочку.

— Ты? — сказал Удэ, разглядывая каплю пота. — Ты сам этим занимаешься?

— Конечно, — ответил толстяк, гадая, известно ли Удэ о гавайцах. Может, болтовня Удэ — просто уловка? — Такое дело я не могу поручить никому другому.

— О тебе говорят, что сам ты и пальцем не пошевелишь. — Удэ запрокинул голову и рассмеялся. — Кстати, я видел твой палец. Он был в бутылке с бурой жидкостью.

— Гири, -ответил толстяк, пытаясь сохранить спокойствие. — Но таким японцам, как ты, это понятие недоступно, нэ?

Глаза Удэ сверкнули.

— Мне дано право разобраться с тобой по собственному усмотрению. — Он ухмыльнулся. — Если в течение сорока восьми часов ты не отдашь мне документ Катей, ты умрешь, Итимада.

Толстяк Итимада уставился на него как на сумасшедшего.

— Я бы посоветовал тебе заняться делом, — Удэ склонил голову, будто прислушивается. — Ты слышишь этот звук? Это истекает время твоей жизни.

Стиснув зубы, толстяк Итимада в бессильной ярости слушал его безумный смех.

* * *

«А Бас» был залит золотисто-зеленым неоновым светом.

— Как в аквариуме, — сказал Дзёдзи Таки.

— У ночи тысяча глаз, — произнес Кодзо, вспомнив реплику из одного американского фильма, — и все они здесь.

Внутреннее убранство клуба можно было бы назвать «минимально роскошным». Спустившись по крутой лестнице, вы попадали в помещение, где блестящие серо-черные столы и стулья были беспорядочно расставлены на мерцающем огоньками полу. Удивительно, но народу на этом этаже было ничуть не меньше, чем наверху. Ночной клуб занимал несколько этажей, соединенных между собой пластиковыми ступенями с вмонтированными в них неоновыми лампами, извивавшимися, будто сказочные змеи.

Стены имели множество выступов, создававших превосходную акустику, и были задрапированы тканью какого-то непонятного серо-коричневого цвета. Выступы тянулись до самого потолка, где к металлическому каркасу крепились связки прожекторов, постоянно находившихся в движении. Впечатление было такое, будто вы попали в желудок, занятый перевариванием пищи.

Физиологические ассоциации возникали не случайно. Девицы, сновавшие по узким проходам между столиками, демонстрировали свое полуобнаженное тело с той же размеренной основательностью, с какой на бойне взвешивают говяжьи туши.

Дзёдзи давно перестал удивляться тому, что эта механистическая сексуальность привлекала такие толпы мужчин. Может быть, в этом и заключается трюизм современной жизни: механистическая сексуальность лучше, чем вовсе никакой.

Он вспомнил о Кико, терпеливо, словно Будда, дожидающейся его возвращения. Потом сосредоточился на мыслях о предстоящей встрече.

В «А Бас» вошел Масаси. Он остановился в дверях, пристально оглядел зал. Масаси всегда так поступал. Входя в любое помещение, он неизменно застывал на пороге и не делал ни шагу внутрь до тех пор, пока не получал ясного представления об этом месте.