Зейнаб

Обе женщины вошли в дом и поднялись на крышу. Зейнаб прислонилась к стене, потом опустилась на пол перед своей дверью. Мать села рядом, с нежной лаской глядя на дочь. Взгляд Зейнаб, жалобный, молящий, хватал за душу. Он причинял матери жестокие страдания, она готова была выполнить любое желание дочери, даже прощения у нее просить, хотя и не чувствовала за собой никакой вины. Они долго молчали. Наконец мать спросила:

— Скажи, Зейнаб, что с тобой?

Все мысли Зейнаб были сейчас о любимом, затерянном в далекой, знойной пустыне. Ей захотелось поговорить о нем с матерью, но та, верно, рассердится, станет бранить ее. Уж лучше молчать. Она знает, смерть ее близка. Надо спокойно и тихо уйти в иной мир, где нет мучений и тоски, в мир тишины и покоя. Но разве не родители виноваты во всех ее несчастьях, разве не они отдали ее замуж насильно? Нет, надо все же сказать про это… И, прерывисто дыша, Зейнаб ответила матери:

— Ты сама видишь… Я скоро умру, в смерти моей виновны вы. Как я ни плакала, ни уговаривала: «Мамочка, не хочу замуж!», ты отвечала: «Все люди так живут: отцы выдают девушек замуж против их воли, а потом те живут с мужьями счастливо». Да, у меня хороший муж, ничего не могу сказать, а вот… все-таки умираю… Завтра или послезавтра это случится, но прошу тебя, мама, за сестер: если придут к ним свататься, не отдавайте их против воли, потому что это грех…

Она не докончила, слезы душили ее. Мать молчала. Сердце ее пронзила жгучая боль. Признание дочери сразило ее, она ничего не могла ответить. Долго еще молчали обе женщины, погруженные в глубокую печаль, скрытые зловещим мраком этого дома.

Потом Зейнаб стал бить сильный озноб, начался жесточайший приступ кашля. Почти теряя сознание, она упала на колени. Мать очнулась от горьких дум и обняла дочь. Немного придя в себя, Зейнаб медленно поднялась, подошла к кровати, в изнеможении упала на нее и прижала к груди свою худую руку.

На следующий день, после полудня, Зейнаб, несмотря на слабость, решила выйти погулять. Мать захотела проводить ее. Они пошли по дороге, но не на поле дядюшки Халила. Мать очень удивилась, однако ничего возразить не посмела. Жалость к больной дочери смягчила ее. Стоял ясный весенний день. Под солнцем блестела свежая листва деревьев, в каналах журчала вода. Жаворонки, воробьи и еще какие-то маленькие пичужки прыгали на ветвях, вспархивали над землей. Время от времени мелькала стайка голубей, поднималась ввысь, радуясь весеннему солнцу.

Так они дошли до канала, где берут воду. Зейнаб приостановилась, будто колеблясь, идти ей дальше или нет. Мать не сказала ни слова и в молчании двинулась вслед за дочерью. Дойдя наконец до заветного тополя, Зейнаб упала под ним без сознания.

Мать всеми силами старалась привести Зейнаб в чувство. Она то трясла ее, как спящую, то брызгала ей в лицо водой. А дочь лежала на мелкой гальке берега, похолодевшая, почти бездыханная. Старая мать пришла в отчаяние, заплакала, запричитала.

Слезы хлынули из ее глаз. Потом вновь кинулась к дочери, обняла ее и стала качать, как ребенка. О аллах, почему ее дорогое дитя должно проститься с землей так рано!..

Она вспомнила о словах Зейнаб касательно ее замужества и зарыдала пуще прежнего. Она молила небо сжалиться, не наносить этого страшного удара сразу двум семьям, не отнимать у них Зейнаб. Долго сидела она так, пока не почувствовала, что дочь ее очнулась. Мать стала ласкать ее, как в те далекие дни, когда Зейнаб была малюткой и лежала в колыбели. Ах, услышать бы от нее хоть слово, убедиться, что она жива!

Зейнаб вздохнула, как бы освобождаясь от тяжелой ноши, открыла глаза, не понимая, что такое с ней приключилось — сон или ужасный кошмар. Она попыталась встать. Мать помогла ей. Зейнаб села, прислонившись к дереву. Взгляд ее обежал все вокруг, она вздохнула и опустила голову на грудь.

Мать молчала, не зная, что сказать. Какая-то непонятная сила удерживала ее от расспросов. Наконец она спросила:

— Не нужно ли тебе чего-нибудь, доченька?

Зейнаб, ничего не отвечая, продолжала сидеть с опущенной головой в глубокой задумчивости. Она так ослабла, что не могла выговорить ни слова. Но в этом молчании была заключена некая сладость. У человека, изнуренного болью, забытье притупляет чувствительность и утешает страдания.

Спустя минуту она произнесла через силу:

— Мама, я умираю…

Ах, эта навязчивая мысль просто преследует Зейнаб! Она вспоминает о смерти каждый день, каждый час… Разве она думает о мучениях своей матери? Зачем она повторяет эти слова? Здесь скрыта какая-то тайна! Ведь часто именно после этих слов дочь охватывал сильнейший припадок!

Мать заторопилась. Они встали и тихо направились к дому. Однако ноги у Зейнаб подкашивались, идти ей было невыносимо трудно. Мать подумала, уж не взять ли ее на плечи, как ребенка, или же подождать, не пройдет ли кто-нибудь мимо с осликом?

Да и что стоило отнести ее домой на руках? Дочь так исхудала, что весит не больше, чем ребенок… Но что скажут люди? Впрочем, кто в такие печальные дни осудит мать, если она понесет на руках свое дитя?.. И тут мать увидела феллаха, который возвращался в деревню на своей ослице. Она окликнула его. Он помог ей. Вскоре они вернулись в деревню и внесли Зейнаб в дом.

Едва Зейнаб добралась до своей комнаты, как ее начал душить кашель, опять показалась кровь. Потом сильнейший озноб стал сотрясать ее тело. Несчастная впала в беспамятство, начала бредить. Услышав крик дочери: «Ибрахим!», мать вздрогнула. Потом с Зейнаб случился глубокий обморок. Мать взяла дочь за руку. Рука была холодная, взгляд потух, лицо покрыла смертельная бледность. Старуха бросилась к дочери, обняла ее и с криком: «Зейнаб, Зейнаб!» рухнула на колени. «Конец!» — прошептала она.

В эту минуту в комнату заглянула сестра Зейнаб, возвратившаяся с ночных полевых работ. Она увидела отчаяние матери и в страхе бросилась вниз. На лестнице ее встретила матушка Газийя, свекровь Зейнаб. Почуяв неладное, она поспешила наверх. У дверей дома девушку увидел Хасан, вернувшийся с отцом из мечети. Он схватил ее за руку, но она вырвалась от него и побежала домой, к отцу. Отец, увидев младшую дочь в слезах, спросил, что случилось.

— Наша мама плачет над Зейнаб, — ответила та.

Эти слова словно молния поразили старика. Он упал на колени. Через несколько минут он заставил себя подняться и побрел в дом Халила. Он застал хозяина в одиночестве. Посмотрев на него скорбным взглядом, отец Зейнаб спросил:

— Она умерла, Халил?

Но Халил не мог ничего ответить. Он не знал, что происходит наверху.

Тем временем в комнате подле умирающей сидели две старухи. Зейнаб на минуту пришла в себя, дав тем самым матери мимолетную надежду. У двери, обхватив руками голову, сидел Хасан, из глаз его лились слезы.

Зейнаб попросила мать достать из сундука махаллийский платок, взяла его в руки и приложила сначала к губам, потом к сердцу. Последние ее слова заключали просьбу о том, чтобы этот платок положили с ней в могилу. В полночь она закрыла глаза и отошла в мир упокоения. И тогда тишину ночи разорвал вопль обеих старух, возвещавший о том, что Зейнаб нет больше на этом свете.