Жалитвослов

— Вы не волнуйтесь, Сергей Михайлович, — так же тихо произнес он. — Просто у меня тогда период был тяжелый. Сердце горело. Оно и сейчас горит. Не могу на это все смотреть. Как люди мучаются. Как цены на воду растут. Как гонят для нас этот сок, а килограмм апельсинов в магазине триста рублей стоит.

Кметов поднялся.

— Вот, — сказал он и положил на стол перед Камарзиным листок бумаги. — Вот ваша жалитва. Ходу ей я не дам. Спасибо за чай.

— Вы не волнуйтесь, — сказал ему в спину тихий голос Камарзина. — Я больше жалитв писать не буду.

Кметов повернулся, чтобы посмотреть на него. Камарзин сидел и, нахмурившись, смотрел в свою чашку.

5

Дома Кметов принялся расхаживать по комнате. Раньше у него такой привычки не было. Он ходил по комнате и разговаривал сам с собой.

— Сердце у него горит, — бормотал он. — А ты не мятись душею, не мятись. Соку вон попей, уж он охладит. А то гляди, какой горячий. Студент!..

Раньше у Кметова такой привычки не было. За стенкой ругались соседи, ругались, кажется, давно, но до Кметова это дошло только что. Он запнулся и стал прислушиваться, чувствуя, как внутри нарастает зудящее раздражение от этих громких сварливых голосов.

— Чуть ли не каждый день грызутся, — вырвалось у него в сердцах, и он вновь заходил по комнате. — Не могут жить мирно. Соседюшки!..

Он и сам не заметил, как оказался в ванной и стал жадно, самозабвенно глотать сок прямо из-под крана. Зной, полосатые зонтики, кубики льда в стакане, апельсиновый сок как ингредиент каких-то невиданных коктейлей. Раздосадованный еще больше, он лег в постель и уснул назло непрерывающейся сваре за стеной.

Утром Кметов открыл глаза и после знойного песка, пестрых зонтиков, загорелых людей, что снились ему всю ночь, уткнулся взглядом в оконное стекло, усеянное снаружи радужными капельками дождя. Снаружи было еще темно, горели фонари и шел дождь. Он шел всю ночь, но сон Кметова претворил его шум и бульканье в шум и бульканье океанских волн. Кметов лежал на берегу и просеивал сквозь пальцы песок. Он бы уснул под этот равномерный шум, если бы уже не спал. Неподалеку группка играла в волейбол, среди них был, кажется, Домрачеев. Песок был белый, легкий, сыпкий. Коралловый, с удовольствием выговорил Кметов во сне. Уже надо просыпаться, уже гудок скоро, сегодня сдавать квартальный отчет, а ощущение этого теплого морского песка никак не уходило из его ладоней.

Приближаясь к проходной, он увидел сквозь дождь, что около нее образовалась небольшая толпа. Кметов глянул на часы. Так и есть, он явился раньше, чем обычно, вместе с рабочими. Молча затесался он в толпу и стал продвигаться к окошечку. В толпе было шумно, люди обменивались приветствиями, окликали друг друга, а иногда что-то разом выкрикивали. Кметов привстал на цыпочках и увидел, как охранник взял один пропуск, мельком глянул на фотографию и выкрикнул:

— Крылов!

— Блохолов! — дружно ответила толпа вокруг Кметова.

Охранник шлепнул печать, взял другой пропуск:

— Ковтюг!

— По башке утюг! — отозвалась толпа.

— Пыж!

— В рот те шиш! — проорала толпа, споро продвигаясь вперед.

Видимо, это был какой-то ритуал. Охранник мог не знать, не помнить, — знали люди. Кметов забеспокоился, попытался пробиться обратно, но сзади напирали. Так оказался он у окошка. Охранник поднял на него глаза, выражение его лица изменилось.

— Вы бы отошли в сторонку, — быстро и негромко произнес он. Но было уже поздно.

— Эй, Лутохин-Мудохин! — окликнул его чей-то задиристый голос из задних рядов. — Ты из-за кого там задерживаешь?

Толпа невнятно загомонила. Это произвело на охранника неожиданный эффект: он побагровел, высунул голову из окошка и каким-то придушенным голосом завопил:

— Это че вам, базар? Я при исполнении, поняли? Жомки позорные!

Толпа отнеслась к такому повороту с пониманием.

— Да поняли, командир, — сказал кто-то и — тише — заметил своим: — Сверху, видать. Ранняя пташка.

Стараясь не терять достоинства, Кметов выбрался из затихшей толпы и пошел к конторе, спиной ощущая пристальные недоброжелательные взгляды. Одним духом взлетел он по лестнице в свой кабинет и здесь долго не мог успокоиться. «В свое время надо приходить», — пилил он сам себя и тут же дал себе зарок, что никогда больше не явится на работу в ранние часы. Только после этого оборотился он к столу.

Его первый жалитвослов выглядел необычно. Некоторые жалитвы, вошедшие в него, писаны были на обойной бумаге, иные на кальке, харатьях, обрывках старых грамот, — словом, на чем могли, на том и писали жалитвенники. Оттого стопка на кметовском столе, простеганная бечевой и переложенная особыми тонкими досками, походила скорее на какой-нибудь колдовской гримуар, чем на рутинный квартальный отчет. Кметов осторожно взял его со стола и взвесил на руках.

— Потерпите, — прошептал он жалитвам. — Потерпите немного, скоро разрешится дело ваше.

Бережно прижав рукопись к груди, он вышел из кабинета и спустился в вестибюль. Снаружи еще лило, тяжелая дождевая завеса накрыла жом, с головой запахнув здания цехов. Нудный металлический звон капель стоял в вестибюле. Кметов прошел мимо пустующей конторки вахтера и принялся спускаться по узкой, похожей на пожарную, лестнице.

До этого он никогда не был в архиве. Лестница упиралась в тяжелую кованую дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен». Кметов крепче прижал к себе пачку, толкнул дверь и оказался в обширном сводчатом подвале, похожем на монастырский погреб. Запах старых бумаг стоял тут. У самой двери начинались и уходили куда-то вглубь высоченные стеллажи, тесно уставленные громадными, бечевою прошитыми фолиантами, толстыми папками, древними книгами. Озираясь и прижимая папку к себе, Кметов двинулся вперед.

И по мере того, как он продвигался вглубь архива, все явственнее и явственнее слышался ему чей-то странный, дробный смешок. Будто два голоса негромко разговаривали и обрывались в мелкое хихиканье. Поплутав меж стеллажей, Кметов вышел на открытое пространство. Здесь стояли два стола для работы с бумагами, несколько стульев. У высокой, почти во всю стену, изразцовой печи, от которой шел ровный жар, установлен был уютный диванчик, и на этом диванчике увидал он Колобцову в компании какого-то маленького толстого старичка в длинном черном платье и в похожей на скуфью шапочке. Перед ними стоял низенький столик с большим кувшином и два бокала, наполненных неким оранжевым напитком. При виде Кметова Колобцова перестала улыбаться и отодвинулась от старичка.

— Это к вам, Богумил Федосеевич, — официальным тоном произнесла она.

— Милости просим, милости просим, — ласково произнес старичок, рассматривая Кметова. — Вы подходите, Сергей Михайлович. Рад познакомиться — Манусевич, архивариус тутошний.

— Очень рад, — произнес Кметов, пожимая старикову ладошку.

Манусевич, приговаривая: «И мы очень рады, и мы очень рады!», неожиданно проворно поднялся, побежал и принес Кметову стул.

— Вот-с, — сказал он. — Стульчик. Присаживайтесь.

— Да я ненадолго, — произнес Кметов садясь.

— Ну как же ненадолго? — сказал Манусевич. — Вы ведь отчетик принесли показать, а это дело небыстрое, дело, можно сказать, долгое. Вот и Марьяна Николавна подтвердит.

Колобцова кивнула, поджав губы.

— Да вот соку не желаете? — спохватился Манусевич. — Я его по-особому настаиваю, получается что твой квас. Хмельной! — добавил он, хихикнув.

— Нет, благодарствую, — отказался Кметов. — Мне бы с отчетом разобраться. Леонид Иванович говорил…