Жан Оторва с Малахова кургана
Шрифт:
Лошади, оседланные зуавами, попытались догнать своих, стали бросаться из стороны в сторону. У наездников не было плеток, поэтому они усмиряли животных с помощью штыковых ножен. Потом, взбадривая их окриками, поводьями и каблуками, пустили в бешеный галоп, рыча, как арабские наездники:
— Адроп!.. Адроп!..
Все это случилось так неожиданно, что артиллеристы и стрелки в восторге прокричали:
— Молодцы, зуавы!
Они помчались через фронт своего батальона, и кто-то из офицеров воскликнул:
— Черт побери! Клянусь, это Оторва!
И тут же в этих странных кавалеристах, которые, горяча коней,
— Виват Оторве!.. Да здравствует Оторва!
Через две минуты русский экипаж был окружен. Оторва, почтительно склонившись, обратился к Даме в Черном:
— Мадам, я поклялся вас пленить! Так и случилось!.. Вы в плену.
Красивое лицо Дамы в Черном исказилось от ярости и странно побледнело. Ее глаза метали молнии. С необычайной быстротой она схватила заряженный пистолет, лежавший с ней рядом на сиденье, и в упор выстрелила в Оторву.
— А я поклялась убить первого француза, который со мной заговорит, — ответила она сдавленным голосом.
Голос дрожал, жест внушал ужас, но выстрела не последовало.
Капсула [58] не удержалась, отошла от заряда, раздался сухой слабенький щелчок. Пистолет дал осечку. С прежней вежливостью, чуть насмешливо, зуав еще раз поприветствовал даму и добавил:
— Не расстраивайтесь, мадам!.. Вы были обречены на неудачу, ведь я неуязвим. Подумайте сами! Я был приговорен к смерти, именно в эту минуту меня должны были расстрелять… Видите, от смерти я ушел уже дважды. Я буду жить сто лет!.. Как говорится, не отлита еще та пуля, которая меня убьет. Извольте добровольно следовать за нами.
58
Капсула (правильнее капсюль) — здесь металлический цилиндрик в донышке патрона, от удара бойком затвора оружия дает искру, воспламеняющую пороховой заряд патрона или снаряда.
Скрепя сердце, зная, впрочем, что ей не грозит никакая опасность, Дама в Черном смирилась со своей участью.
Она сказала несколько слов по-русски кучеру. Воспитанный в покорности и послушании, привыкший ничему не удивляться, крепостной слегка прищелкнул языком, и лошади тронулись по знакомому сигналу в сторону французских позиций.
Через пять минут странная пленница и ее не менее странный эскорт оказались в самой гуще Второго зуавского полка.
Лежа на земле, зуавы отвечали, как только могли, на страшный огонь русских. Появление наших героев вызвало неподдельный энтузиазм. Клики зуавов перекрыли грохот боя. Бойцы с налитыми кровью глазами, почерневшие от пороха, бурно приветствовали охрипшими голосами своих товарищей, потому что их триумф был триумфом всего полка.
Вся группа направилась к полковнику. Он восседал верхом, рядом со знаменем, в окружении штабных офицеров. Экипаж и конвоиры остановились в десяти шагах. В это мгновение вблизи с грохотом разорвался снаряд, разбросав во все стороны град осколков.
Лошадь полковника, которой осколок попал в висок, пала под ним, сраженная наповал. Русский кучер свалился на землю с разбитым черепом. Дама в Черном вскрикнула и потеряла сознание. Зуавы кинулись к передней лошади в упряжке,
готовой понести, в то время как невредимый полковник ловко высвободился из стремян. С завидным хладнокровием старого солдата он сказал Оторве:— Как? Это ты, негодник? Что ты здесь делаешь?
— Господин полковник, я привел вам сменную лошадь. Прошу простить меня, что упряжь не по форме.
— Ладно, так и быть!.. Иди, займи свое место в строю… и постарайся, чтобы тебе размозжили голову…
— Господин полковник, вы очень добры!.. А мои товарищи?
— Такие же негодники, как и ты! Пусть отправляются на позиции. Что касается пленной, доставьте ее к врачу.
Пятеро зуавов, стоя под огнем, отдали честь командиру, развернулись и присоединились к своей весьма поредевшей роте.
Они вытянулись на земле рядом с Питухом, горнистом, который был рад им без памяти и засыпал друзей вопросами.
— Да все было проще пареной репы, — ответил Дюлон, — мы находились в лагере на посту… ну а затем, какой там к черту пост… какой лагерь… плевали мы на него…
И Оторва добавил, разрывая зубами патрон:
— Потом мы поработали разведчиками, далее — в артиллерии, после — в кавалерии! А теперь мы снова — пехтура! Давай, Дружок, давай, старина, за работу!
ГЛАВА 4
Во время боя. — Глоток для солдата. — Светская дама и маркитантка. — Тайна!.. — Быть может. — Чувство собственного достоинства. — Англичане. — Штыковая атака. — Рукопашная. — Полууспех. — Телеграфная вышка. — Оторва и знамя. — Победа при Альме.
Наверху, на плато Альмы, где смерть угрожала каждому и без передышки наносила свои удары, свирепствовала жажда.
Жестокая, мучительная жажда, так хорошо знакомая солдатам!
Волнение, смертельная опасность, грохот взрывов, едкий, удушливый дым, разъедающий губы порох из патронов, которые рвут зубами, — все это вызывало сильнейшую лихорадку, распалявшую кровь…
У зуавов звенело в ушах, глаза помутнели, голова горела, во рту пересохло — жизнь бы отдали за глоток воды!
Но котелки были пусты, и давно. Солдаты грызли пули, сосали камешки, жевали травинки, чтобы умерить муки жажды.
— О-о, мамаша Буффарик!.. Мы спасены, мы спасены!..
Спокойная, бодрая, такая же невозмутимая под ураганом пуль и снарядов, как сам кебир, маркитантка подошла к зуавам с полной флягой.
Это не вода, нет, это молоко от бешеной коровки. Лучше это или хуже?
— Мамаша Буффарик! Стаканчик, умоляю!
— Сейчас, мой мальчик! Будь здоров!
Госпожа Пэнсон живо повернула маленький медный краник, который сверкал, как золотой, наполнила стопку и протянула ее жаждущему.
— Тысяча чертей! Будто огонь глотаешь!
Маркитантка поспешила к другому солдату.
— Мамаша Буффарик! У меня в глотке уголь!.. Скорей!.. Хоть глоточек!
— Пожалуйста, малыш!
— Спасибо!.. Держите, вот деньги…
— Сейчас некогда рассчитываться. Касса закрыта. Заплатишь после боя.
— Но… если я сыграю в ящик?
— Ты потеряешь больше, чем я! Придешь, когда захочешь, не беспокойся…
Она спокойно двигалась в самом пекле, не обращая внимания ни на вой снарядов, ни на свист пуль, и обходила ряды с неизменной улыбкой, являя собой образец бесстрашия и доброты.