Жанна д"Арк из рода Валуа книга вторая
Шрифт:
Рене еще сбивался, но говорить становилось всё легче и легче.
Он глубоко втянул воздух, собираясь признаться в своем самом крамольном поступке. И, не давая мадам Иоланде возможность вставить хоть слово, выпалил, глядя в сторону:
– И еще… Помните, матушка, вы не хотели мне рассказать о девочке, живущей в Домреми? Но я так хотел быть вам полезным, что не мог оставаться в неведении… А потом вы тяжело заболели… То снадобье, которое вернуло вас к жизни… его передал отец Мигель. Он сам приготовил, а я съездил… Не бойтесь! Кроме него и Жанны никто в Шато-д’Иль меня не узнал.
– И что? – смогла, наконец, вымолвить пораженная мадам Иоланда.
– Не знаю, матушка. Но всю обратную дорогу я чувствовал себя так, словно получил святое причастие…
ШАГ НАЗАД
К чести Рене надо признать, что в Шато д'Иль он мчался более озабоченный болезнью матери, нежели встречей с какой-то таинственной девочкой. Отец Мигель, заранее предупрежденный письмом, уже собрал по домам местных знахарок все необходимые для снадобья травы и теперь настаивал составляющие его отвары.
Хозяевам поместья Рене был представлен как родственник господина де Бодрикура. Очень, очень дальний и бедный родственник, которого комендант Вокулёра не счел нужным даже сопровождать… И это была единственная ложь, на которую отец Мигель решился, потому что «особое лекарство для больной матери» было действительно нужно.
– Вы изменились, падре, – сказал Рене, слушая торопливые рассказы о местной жизни от монаха, суетившегося возле своих чашек и котелков.
– Вы тоже изменились, мой господин, – не оборачиваясь, заметил Мигель. – Раньше вы были просто мальчик… Нет, пожалуй, очень умный мальчик. А теперь – совсем мужчина. Не знаю только, чего в вас стало больше – воина-отца или политика-матери.
– Раньше вы тоже были просто священник. А теперь не знаю, чего в вас стало больше – служителя Церкви или язычника.
Отец Мигель рассмеялся.
– Все-таки мать… – пробормотал он. – А насчет язычника вы правы. Все эти сказки про фей и драконов, про древние заклинания, которые современная церковь отвергает, про говорящие деревья, основы миросоздания, общие корни… Жизнь в деревне совсем не та, что при дворах. Еретиком я конечно не стал, но вера моя значительно переменилась.
Мигель домесил что-то в последней чашке и устало опустился на табурет.
– Скажем так: я увидел Бога и весь мир, им созданный, значительно объемнее как раз через деревенскую жизнь и все эти сказки.
– Надеюсь, вы не учите этому Жанну?
Отец Мигель вскинул на Рене печальные глаза.
– А кто вам сказал, что мое понимание Бога стало менее почтительным? Я просто шире теперь смотрю на вещи и не нахожу это греховным. Разве желание понять больше чем видишь означает неизбежную ересь? – Он укоризненно покачал головой. – Вам ли это говорить, мой господин, после всего, что вы имели счастье познать в кладовых герцога Карла?
Рене улыбнулся.
– Я ничего не говорил про ересь, а всего лишь спросил про Жанну. Согласитесь, что от неё будут ждать веры традиционной. Иначе её просто не поймут.
– «Имеющий уши, да услышит…», – пробормотал Мигель, поднимаясь. – Традиционная вера потому и традиционная, что её может проповедовать любой,
более-менее грамотный… Если хотите, можете Жанну увидеть. Я тут занимаюсь с местными детьми… И с ней. Отдельно, разумеется… Она скоро придет.– А с той… С другой? С ней я тоже могу увидеться?
Отец Мигель резко выпрямился, и у него совершенно непочтительно вырвалось:
– Зачем?!
– Затем, что и вы, и моя матушка реагируете на упоминания об этой девочке совершенно одинаково. Вас словно змея жалит! Вот я и хочу узнать, что в ней такого, и почему вокруг неё столько таинственного?!
Отец Мигель рассеянно переставил с места на место несколько чашек.
– Таинственного? Нет ничего таинственного… Я уже имел честь донести герцогу Карлу, но даже он не придал значения… Хотите, можете увидеть и её.Только я прошу вас, сударь, если не получится понять её сразу, не делайте выводов прежде времени.
Заинтригованный еще больше, Рене еле дождался часа, когда девочки должны были придти в келью монаха. Отец Мигель тихо и как будто обиженно возился в своем сундуке, перекладывая с места на место книги и свитки, а молодой человек, перед которым он разложил какое смог угощение, сидел, предоставленный сам себе, и, лениво пощипывая пирог, рассматривал крошечный участок двора, видимый через окно.
Наконец, послышался дробный стук башмаков, хохот, крики, и в распахнутую дверь влетела растрепанная красная от бега Жанна, почти неузнаваемая в мальчишеской одежде.
– Опять наперегонки, – проворчал Мигель.
Но Жанна, заметив в келье нового человека, замерла и только когда поняла, что перед ней её давний знакомый, заулыбалась радостно и открыто. И не перестала улыбаться даже когда её чуть не сшибла вбежавшая следом Клод.
– Здравствуй, Жанна, – сказал Рене, поднимаясь. – Как ты поживаешь?
– Хорошо, сударь… Рене.
Девочка покраснела, не зная присесть ли ей, как она сделала бы в женском платье, или просто поклониться, как предписывал костюм пажа. И называть ли ей этого повзрослевшего господина по имени как раньше, или надо больше почтения, потому что он стал каким-то важным.
– Я очень хорошо поживаю.
– А продолжаешь ли ты свои занятия?
– Да! Я помню все, чему ты меня научил… научили… вы, господин… И каждый день езжу верхом и стреляю.
Юноша улыбнулся.
– Я по-прежнему Рене, Жанна. Можешь не смущаться… Тебе не скучно здесь, в деревне?
– Нисколько! У меня теперь есть подруга. Она умеет рисовать всё, что видит и даже то, что слышит!
Жанна-Луи, посторонилась и ласково вытолкнула перед собой Жанну-Клод.
Рене, затаив дыхание, перевел взгляд.
Увы! Загадочная девочка ничем особенным не отличалась. Крестьянка как крестьянка, только одета чище и опрятней. Смотрит с интересом… Вот только интерес этот не был похож на обычное откровенно-фамильярное любопытство, с которым рассматривают незнакомцев крестьянские дети. Эта девочка Рене не рассматривала, а как будто сразу заглядывала внутрь его, чем вызывала непривычное и страшно неудобное смущение.
– Как тебя зовут? – не узнавая своей деревянный голос спросил юноша.
– Жанна, – хором ответили девочки.