Жанна д"Арк из рода Валуа книга вторая
Шрифт:
– Две Жанны?
– Нет, – засмеялась одна, – я здесь Луи Ле Конт, потому что для всех должна представляться мальчиком. А Жанна наоборот – все её зовут Жанной, но мы с отцом Мигелем знаем, что она Клод.
Рене с удивлением оглянулся на Мигеля.
– Её так деревья назвали, – спокойно ответил тот.
Рене удивился еще больше, но, видя, что никто кроме него удивления не выказывает, сделал вид, будто удовлетворен таким объяснением. Однако едва девочки перестали на него смотреть и начали рассаживаться на скамье, тихо подступил к монаху.
– Вы здесь с ума все посходили, что ли? Какие деревья?! Те, что растут
Мигель вздохнул.
– Я же просил вас не делать поспешных выводов.
Он вытащил из сундука очень старую и очень толстую книгу, сел на крышку и, перекинув несколько толстых листов, изрядно размятых по краям временем, менторским тоном возвестил:
– Поговорим о святом Мартине Турском и его благословенной жизни… Господин Рене тоже может сесть и послушать.
Пришлось юноше снова опуститься на стул перед окном, который успел ему изрядно надоесть, и придать лицу подобающее благочестивое выражение.
Он прекрасно знал историю святого Мартина. Но в изложении отца Мигеля эта история вдруг получила какое-то иное толкование… Выходило, что не промысел Божий и не истовое ему служение сделали из римского кавалериста благочестивого монаха, а всего лишь следование таким простым человеческим качествам, коими являются доброта, сострадание и открытость каждому, кто нуждался в совете, добром слове или помощи.
Рене прислушивался с нарастающим беспокойством, изредка переводя взгляд на девочек, и насторожился еще больше, когда увидел, что Жанна рассказ монаха все-таки слушала, а загадочная Жанна-Клод сидела, закрыв глаза, и, казалось, не слушала совсем.
«Может, она не в себе, и поэтому может предсказывать? – подумал юноша, припоминая давний рассказ Карла Лотарингского о том, что девочка из Домреми предрекла поражение под Азенкуром – У пророков сумасшествия и падучие сплошь да рядом… Но почему и Мигель, и Жанна принимают её безумие, и повторяют его за ней так, словно это норма? Может, тут колдовство?».
Рене с опаской покосился на девочку с закрытыми глазами.
Поспешных выводов он делать не собирался, но оставлять вопросы неразрешенными не собирался тоже. Поэтому, едва отец Мигель закончил свою нетрадиционную проповедь, а Жанна-Клод открыла глаза, молодой человек сразу обратился именно к ней.
– Хочу спросить тебя, Жанна… Или Клод? Как мне тебя называть?
– Зовите, как хотите, – ответила девочка, не проявляя никаких признаков слабоумия. – Мне оба имени нравятся.
– Тогда, раз уж мы тут все посвященные, пусть будет Клод… Так вот, Клод, мне интересно знать, почему ты слушала, закрыв глаза?
– Так лучше видно.
– Видно? Ты, наверное, хотела сказать – слышно?
– Нет. Когда я что-то слушаю, мне интересней представлять это в картинках. А картинки не слушают, их смотрят. И появляются они только когда глаза закрыты. Тогда всё становится очень понятно, даже то, о чем не говорят. И тогда я смотрю и слушаю. Но, когда картинок нет, значит, говорят что-то неинтересное, непонятное, и можно не слушать, а представлять что-то свое.
Рене сглотнул. Точно – не в себе.
– А сейчас ты слушала?
– Да. Я люблю узнавать про хороших людей.
– Разве ты не знала о святом Мартине раньше?
– Знала. Но только то, что знали все. А сегодня узнала больше.
– Больше? По-моему, падре Мигель рассказал как раз то, что все давно знают…
– Вы так
думаете, потому что не закрыли глаза… Падре умеет рассказывать даже то, чего не рассказывает, и картинки получаются, словно живые.Рене беспомощно посмотрел на Жанну-Луи, потом на отца Мигеля, и почувствовал, что здесь, похоже, не в себе каждый из них. Или он один…
– А про плохих людей ты знать не хочешь? – зачем-то спросил он.
Жанна-Клод отрицательно покачала головой.
– Нет. Про таких никому не надо знать, чтобы не болеть. – И, положив руку на середину живота, добавила: – От плохого вот тут становится очень больно. Пока эту боль чувствуешь, еще есть надежда победить в себе зло. Но если боли нет, значит, пришла пора раскаиваться…
Рене снова оглянулся на Мигеля. Тот смотрел на них с улыбкой, которая появляется у людей, знающих чем все закончится и предвкушающих скорую развязку.
– А у отца Мигеля тебе нравится учиться? – разозлившись на монаха, спросил Рене.
Жанна-Клод слегка замялась, но потом все же кивнула.
– И ты много нового узнаешь?
Девочка помедлила и теперь отрицательно покачала головой.
– Не много. Часто я просто убеждаюсь в том, что мои знания были правильными. Но бывает просто очень интересно из-за картинок…
– Что же, например?
– Например, про Иисуса… Когда про него рассказывает наш священник отец Мине, или падре Фронте, видится всегда одно и то же – наше церковное распятие и крестный ход. А когда рассказывает отец Мигель, я вижу Иисуса, когда ему было столько же лет, сколько и мне сейчас. И такого я люблю его еще больше.
Рене чувствовал, что глупеет прямо на глазах.
– А разве отец Мигель знает, каким был Иисус в твоем возрасте?
Жанна-Клод засмеялась вдруг тихо и нежно, и смех её прозвучал так, будто зазвенел колокольчик.
– Он не знает. Но, когда он рассказывает, я это вижу.
«Колдовство!», – подумал Рене, чувствуя, как заползает в его душу заученный годами целой жизни страх перед ересью. «Колдовство, потому что я не должен это слушать, но хочу… Мне интересно!!!».
– И что же ты видишь? Ты расскажешь об этом или нельзя?
– Можно. Тому, кто хочет послушать, я всегда рассказываю обо всем, что вижу. Но только, если хочет…
– Я хочу. Говори.
– Иисус учился. Так же, как и мы, только другому, и не у себя дома, а в далекой стране, про которую отец Мигель как-то рассказывал. Там он учился у людей… – тут она замялась, вспоминая, – у «жрецов», – и посмотрела на Мигеля, – я правильно назвала?
– Правильно, правильно. Продолжай.
– Ему сказали «ложись и закрой глаза» и помогли выпустить душу из тела, чтобы она стала свободной на какое-то время и училась уже не у людей… Потом душа вернулась, но была другой, более светлой… И на кресте она отлетела точно так же, на время, поэтому Иисус не умер, а заснул…
Рене сверкнул глазами в сторону отца Мигеля. Тайные мистерии! Девочка описывала древний обряд, который уже во времена Иисуса считался и древним, и тайным, не говоря уже о временах прихода христианства! Об этом даже в рукописях Карла Лотарингского говорилось иносказательно, и подлинное толкование могли получать лишь самые посвященные! Монах видно совсем помешался, если рассказал об этом деревенской девочке! Не удивительно теперь, что она такая странная! От её слов за версту несет необдуманной опасной ересью!