Жанна д'Арк из рода Валуа

Появилось даже новое слово «дофинист», широко используемое хронистами, в основном противной стороны, но само его появление говорило уже о многом.

В Пуатье, на радостях, организовали масштабные празднества. Очень довольная течением дел мадам Иоланда на них не поскупилась, говоря, что победитель должен уметь праздновать победу. И была, по её же собственным словам, вознаграждена за свою щедрость в превосходной степени, имея в виду тот день, когда на рыцарском турнире, где собралась в полном составе вся преданная дофину знать, к подножию именно её трибуны был брошен захваченный штандарт герцога Кларенса. А сам дофин появился верхом на подаренном ей жеребце, взяв на седло впереди себя её малолетнего Шарля и, склоняя копье перед трибуной герцогини, громко крикнул:

– Ваши сыновья приветствуют вас, матушка!

Но, увы, даже праздники, знаменующие удачное начало, когда-то кончаются.

Кровь убитого Кларенса взывала к отмщению, и его брату Монмуту было уже не до мирной величавости. Оставив в Лондоне беременную «французскую» жену, английский король переориентировал подготовку крестового похода и вернулся во Францию со свежей, тридцатитысячной армией, настроенный решительней, чем когда-либо.

– Вот теперь я зол, – сказал он герцогу Бэдфордскому и Филиппу Бургундскому, которые выехали ему навстречу.

Пышный приём в Бове, на котором настоял секретарь Монмута и Бовесский епископ Пьер Кошон, прошёл довольно мрачно, если не сказать, траурно, под угрюмым взглядом английского короля. Ни танцы, ни угощения не могли отвлечь Монмута от тяжёлых раздумий.

Он так желал оставаться в глазах Европы непобедимым монархом-праведником, которого направляет сам Господь! Так надеялся, что, покончив с войной юридически, очень скоро докажет всем абсолютную незыблемость своих прав фактическим её прекращением. Так мечтал, что короны Франции и Англии скоро упокоятся с вечным миром на одной его голове…

Но глупый дофин не захотел благоразумно признать поражение и сбежать куда-нибудь в Испанию или в Арагон к родственникам этой своей, так называемой «матушки». Он бунтовал, заставляя бросать против себя силы, набранные по гарнизонам Нормандии и Фландрии, а ведь те тоже не так давно завоеваны, и сами требуют повышенного внимания…

Ах, как было бы хорошо, если б этот жалкий безумец Шарль Шестой уже умер!

– Нашего брата убили недалеко от Анжера, – промолвил Монмут, слегка качнув рукой в сторону Бэдфорда, – это даёт нам все основания требовать у бунтовщиков против законной власти возвращения короне исконно английских земель. Оповестите герцогиню Анжуйскую, что все её земли ей больше не принадлежат.

– Разумно ли делать это сейчас, Гарри? – еле слышно спросил Бэдфорд. – Я тоже зол за Томаса, но на юго-западе у нас слишком мало сторонников. Алансон, который ты мне пожаловал, уже осадили, а Анжу – это не Алансон. Тут у дофина интересы личные…

– Значит, я возьму всё своё силой, – процедил Монмут, с ненавистью глядя на танцующих гостей. – «Зол за Томаса»… Скажи лучше, зол НА Томаса, да упокоится его душа в мире. Мы оба знаем, что поражение под Боже всего лишь его просчёт, но никак не заслуга этих французских бунтовщиков. И, если бы об умерших не принято было говорить только доброе, я бы высказался определённей. Но я лучше сделаю… И, для начала, вышибу всех этих «дофинистов» из окрестностей Парижа. Много времени не займёт…

Однако, горделивое заявление уверенного в себе Монмута мало сочеталось с изменившейся реальностью. «Сделать» было уже не так просто.

* * *

Расположенный к югу от Парижа городок Мелен не был стратегически важным портом или крепостью. Это был всего лишь городок парижского округа с крошечным гарнизоном и недавно собранным ополчением из числа горожан. Для английской армии даже не препятствие, а так – мелкое неудобство по дороге, которое можно было удалить одним щелчком, как пылинку с рукава. Да и удалять-то не так уж и важно – вреда от них тоже.., на комариный укус. Но… Было одно обстоятельство, проигнорировать которое не позволяло страстное желание Монмута «утереть нос сопляку дофину» и показать, наконец, что его хвалёные военачальники ничего не стоят!

Крошечным гарнизоном Мелена командовал «рыцарь без упрёка» и преданный сторонник «дофинистов» Гийом де Барбазан…

Бывший лангедокский маршал, как раз закончил формирование городского ополчения, когда вся гигантская английская армия, свежая и бодрая, оснащённая новейшей артиллерией, подошла к Сене и встала под стенами города.

Монмут, все ещё пытавшийся сохранить христиански-милосердное лицо, для начала, предложил добровольную сдачу, но в ответ получил решительный отказ. Тогда, с недоброй усмешкой, он приказал начать штурм, и был страшно удивлён, когда штурм провалился. Накатывая, словно волны, английские атаки захлёбывались одна за другой, встречая сопротивление настолько яростное, что пришлось отступить. Несколько последующих дней попытки прорвать оборону предпринимались так часто и упорно, что могли бы устрашить любой гарнизон. Но только не гарнизон Мелена. Его защитники вдруг напомнили Монмуту драконов из старинных легенд, которые могли отращивать себе две головы, вместо одной отрубленной…

В ярости топнув ногой, английский король заявил, что не тронется с места, пока не получит ключи от города. Однако видя, что осада затягивается, и его люди гибнут безо всякого толка, снова снизошел до уговоров и даже не поленился привезти из Парижа безумного французского короля, как доказательство того, что действует от имени законного монарха, а вовсе не как иноземный захватчик.

Парламентёров его величества короля Шарля в город пропустили, но среди разрухи, нанесённой артиллерией, они увидели людей, не желающих сдавать не только эти обгорелые стены, но и свои позиции в отношении того, кто тут действительно «законен».

– Английский король – давний и смертельный враг Франции, – заявил де Барбазан, устало утирая покрытое копотью лицо. – Как рыцарь, истинно преданный своему королю, я никогда не открою перед ним ворота. Так и передайте.

– Но вы обрекаете себя на верную смерть, если не от оружия, так от голода, а город на верное уничтожение, – увещевал, явно сочувствуя осаждённым, парижский епископ Куртекуис, которого привезли вместе с королём. – Пообещайте сдаться, и мы сделаем всё возможное, чтобы условия сдачи были, как можно мягче, а ваш гарнизон, и вы сами, разумеется, отпущены под честное слово.

Де Барбазан в ответ только усмехнулся.

– Моему слову можно верить. Поэтому я им дорожу и не даю кому попало.

– Английский король тоже дал слово чести, что рассмотрит любые ваши предложения…

– Слово чести Монмута?.. До Азенкура я бы поверил… Но тот, кто сейчас стоит под стенами этого города, давно не рыцарь. Его слову я не поверю, даже если он поклянётся на Библии… Ступайте обратно, епископ, и передайте, что сдадимся мы только в одном случае – когда в самих наших пальцах не останется сил сомкнуться на оружии. А до тех пор пускай стоит и ждёт…

Больше трёх месяцев английская армия стояла под Меленом.

За это время в городе не осталось ни одной лошади, собаки или кошки – всё было съедено его защитниками. Однако, еле переставляя ноги от голода, на предложения о сдаче, они неизменно отвечали:

– Его величеству английскому королю не угодно признавать нас за людей, а нам не угодно признавать его за короля французского. Пускай ждёт, пока мы, как животные, не подъедим всю траву. Её на улицах ещё достаточно…

Только после восемнадцати недель осады, когда голод всё-таки сделал своё дело, Мелен был взят без особого усилия и без особой чести.