Жанна д'Арк из рода Валуа

Но тут взвился с места не желающий сдаваться Ла Тремуй.

– Девушка, которая пришла, как раз и могла стать косвенной причиной обращения к Филиппу! – зло перебил он. – Возможно, даже до Орлеана дошли слухи о пагубном пристрастии герцогини Анжуйской ко всякого рода шарлатанам, и весть ещё об одной «Божьей посланнице» просто заставила их бессильно опустить руки! И отправить к Филиппу людей, послуживших когда-то верой и правдой Бургундскому дому, чтобы добиться у него доверия не сказками о чудесах, а напоминанием о реальных заслугах!

– Не забывайтесь, сударь! – рыкнул со своего места Ла Ир.

Но мадам Иоланда лишь устало прикрыла глаза.

– Похоже, господин Ла Тремуй не может убеждать, не оскорбляя. Но сегодня подобное оскорбление я уже пропустила мимо ушей. И готова пропустить снова, если граф объяснит, почему так уверен, что девушка, которую все называю Девой из пророчества, шарлатанка?

Ла Тремуй раскрыл было рот, но, мгновенно оценив расставленную ловушку, едва не заскрежетал зубами от злости.

Догадалась ли мадам Иоланда, что он знает о её причастности к явлению Девы, или нет – неизвестно. Но своим вопросом руки ему она повязала крепко! Слишком долго владея информацией, Ла Тремуй привык думать об этом деле с позиций своего знания. Но сейчас его знаниям была грош цена! Не объявлять же во всеуслышание, что он много лет догадывался о подготовке такой, право слово, еретической мистификации, но ни разу, ни словом, ни делом, не попытался её предотвратить! Да и с доказательствами могла выйти неловкость – пришлось бы тащить на свет странноватое и, явно неприглядное, поручение королевы Изабо, а этого дофин никогда не простит. Так что, как ни крути, но придётся признавать поражение и слегка снизить тон, пока его крепкие позиции не зашатались…

– Я не уверен, мадам, – изображая, то ли смущение, то ли смиренную терпеливость, пробормотал Ла Тремуй. – Я ни в чём не уверен. Ни в чём. Потому что несу тяжёлое бремя ответственности перед моим королём и не могу позволить себе, так же благодушно, как вы, принимать на веру то, что требует тщательной проверки.

– Но девушка уже произвела впечатление на Карла Лотарингского, не говоря уже о коменданте Вокулёрской крепости.., – тут мадам Иоланда впервые обратилась прямо к Шарлю, – Единственной крепости в восточных областях, которая сохранила верность вашему величеству. Неужели преданная служба её коменданта не стоит того, чтобы эту девушку хотя бы принять, как он того просит?!

Шарль, набычившись, взглянул на герцогиню.

– Господин де Ла Тремуй служит мне так же преданно, – раздельно выговорил он.

И лицо мадам Иоланды потемнело…

Шарлю не нравилось всё, что здесь происходило.

Ему надоело разрываться под фламбержем 13 , который ковали своим противоборством «матушка» и первый советник. И вообще надоело быть этаким, словно неодушевлённым «яблоком раздора». Слава «Буржского короля», при всей своей унизительности, представлялась ему вполне верной, а эти двое не давали никакой возможности доказать всему миру обратное!

13

Фламберж – двуручный меч с волнистым лезвием, оставляющий рваные раны.

Да, не следовало так унижаться и каяться десять лет назад, после убийства герцога Бургундского. Сожалеющий взгляд «матушки» до сих пор стоял у Шарля перед глазами. И, чем более явными становились признаки того, что Европа обо всём забыла, тем более раздражающим становился этот взгляд.

«Я не прежний ребёнок», – твердил себе дофин. Но стоило мадам Иоланде появиться рядом и заговорить неважно о чём: о политике ли, о делах ли при дворе или о его собственной семье, как что-то внутри непроизвольно сжималось, признавая, что права, права, она снова во всём права! Её советы всегда действенны, помощь существенна, и всё бы ничего, кабы не это сожаление, застрявшее во взоре! Его отголосок Шарлю мерещился теперь у всех – у Дю Шастеля, у Ла Ира и даже у собственной жены, которая говорит, что сочувствует.., всегда сочувствует, а на деле, наверняка, сожалеет так же, как и её мать! Недавно Мари спросила, почему Шарль с ней больше не нежен и в первое мгновение он смутился. Но тут же снова увидел… А потом почти прокричал:

– Я теряю королевство, мадам!

И в ответ услышал:

– Я сожалею…

А этим сожалением, чёрт его раздери, Шарль сыт уже по горло!

На том мосту, где он отдал приказ об убийстве герцога Бургундского, на него смотрели с ожиданием и надеждой. И никаких сожалений или сочувствий, потому что правителя нельзя жалеть или осуждать!

Вот Ла Тремуй – он всё понимает, хотя и пройдоха, каких мало. Но, может, потому всё и понимает, что пройдоха? В любом случае, его настороженное ожидание Шарлю куда милее всех сожалений и сочувствий. Он прекрасно осознаёт, чего ждет Ла Тремуй – его монаршей милости. И это приятно! Это, как раз то, что поднимает «Буржского королька» до положения короля!..

А взгляды, которые дарит Катрин де Ла Тремуй, вообще одурманивают до самозабвения!

С некоторых пор Шарль вдруг начал находить особую прелесть в этих нагловатых, как вызов на турнир, и таких многообещающих взорах! Дарила их не одна только мадам Катрин, но и некоторые фрейлины при дворе его жены. Красивые дочери знатных семейств… Мог ли прежний, забитый мальчик мечтать когда-либо о таком внимании? Это не постное сочувствие Мари – это преклонение перед властью и силой, которое он так часто наблюдал в женщинах во время турниров, и которое, словно хорошая свита, в той же мере необходимо королю, в какой не нужны ему порицание и жалость…

«Я не прежний ребёнок!».

Однако, когда известие о «селёдочной битве» дошло до Шинона, он целую ночь просидел в своих покоях, дрожа от страха. Казалось, что прямо утром к замку подъедет другой гонец, уже с английскими леопардами на камзоле, и объявит, что Орлеан пал…

«Матушка, матушка, спаси меня!», – всхлипывал Шарль, зарываясь лицом в подобранные к подбородку колени.

Ах, если бы она пришла, как раньше! Или, хотя бы прислала к нему Танги… Преданного Танги, который спас его когда-то из захваченного Парижа…

Но утром никакого гонца не было, а мадам Иоланда была слишком занята – писала какие-то письма и всё совещалась, совещалась, совещалась… Пришёл только Ла Тремуй. И снова предложил мирные переговоры с Бургундцем, говоря, что это хоть какой-то путь к спасению.

Не самый лучший выход, учитывая все обстоятельства, однако, на фоне ночных страхов, это действительно привлекало…

– Да, да, да! – закивал тогда Шарль.

Но тут же порывисто схватил Ла Тремуя за руку.

– Нет.., подождите…

«Надо посоветоваться с матушкой», – едва не вырвалось у него. И Ла Тремуй это понял. И не сдержал презрения, тенью промелькнувшего по его лицу.

Вот тогда Шарлю всё окончательно и перестало нравиться.

Хорошо, что приехал Алансон, с которым можно было поговорить, хотя бы, по-дружески. Но герцог был связан по рукам и ногам своим выкупом и помочь ничем не мог.

И тут – о чудо! – приходит эта девушка!

Шарль сразу понял, какой драгоценный шанс дарит ему Судьба. И дело было не только в спасении. Помешанная на всяких кудесниках матушка, наверняка, станет ратовать за эту девицу, даже невзирая на её плебейское происхождение. А Ла Тремуй, чьи планы, в этом случае, полетят к чёрту, конечно же, станет возражать. Шарль даст им возможность сцепиться друг с другом открыто, а потом поступит, как истинный король – не уступит никому! То есть, девушку он обязательно примет, потому что не дурак – понимает, каким мощным стимулом может стать её «божественное» призвание – и выслушает, и обязательно при всех, но так, чтобы ни матушка, ни Ла Тремуй не смогли бы торжествовать!

Он и на это совещание согласился, чтобы конфликт выглядел ярче. И позволил обеим враждующим сторонам пригласить своих сторонников, чтобы более чётко определились границы «за» и «против». И даже «Соломоново решение» приготовил…

Тут спасибо Алансону – это он подсказал отличный розыгрыш с переодеванием. Вроде бы и развлечение, но, в то же время, и проверка. Шарль хохотал, как безумный, когда герцог изложил свой план, и даже предложил подучить, как-нибудь, эту девицу «найти» его в толпе, чтобы утереть всем нос. Но сам же от этой идеи и отказался.