Жара

* * *

– Герман Владимирович, в последние годы мама сильно сдала, – грустно начал свой рассказ Михаил Розенфельд. – Старческое слабоумие. Как врач вы понимаете. Здорово заметно это стало после 82 лет. Я уже не мог оставлять ее одну и нанял сиделку. Молодая женщина, украинка, зовут Оксана. У нее среднее медицинское образование и на этот счет я был спокоен, поручил маму ее заботе. Как-то сразу у них сложились хорошие отношения, мама очень привязалась к Оксане, в минуты просветления рассказывала ей разные истории о себе и папе, расспрашивала о невеселой жизни на Украине. Вот так вот все шло.

Потом надо сказать вот о чем. Еще до появления Оксаны произошла ужасная ссора между мной и Володькой, который по каким-то делам прикатил в Питер. Дело в том, что наша квартира на Московском проспекте была приватизирована на нас двоих, то есть на маму и меня. Володя тогда был далеко, к тому же в свое время родители, буквально наскребая по сусекам, устроили ему кооперативную двухкомнатную квартиру в Москве, которую он потом продал и какое-то время на вырученные деньги жил в Штатах. Так вот мама взяла и подарила мне свою половину нашего жилья. Вы же ее помните. Что в голову втемяшится, то она и выполняет. «Не хочу, чтобы ты связывался с наследствами, нотариусами и всякими формальностями», – говорила она мне. Почему-то этот факт вызвал у Володи ярость. Я вообще не думал, что братец настолько меркантилен и сварлив. Он тут устраивал маме всякие сцены, требуя все перерешить, но вы же понимаете, – он обратился к Анне, – что вернуть дарственную невозможно. Кончилось дело тем, что он избил меня и на какое-то время исчез из нашей жизни. Это было лет 7 назад. Все успокоилось, но как оказалось, это было затишье перед бурей.

Дело в том, что в какой-то момент я и Оксана поняли, что мы любим друг друга. Я сделал ей предложение, мы пошли в ЗАГС и расписались. Конечно, мы сделали неправильно. Не надо было все это творить за спиной у матери. Получилось, что мы поставили ее перед фактом, хотя о том, что мы спим вместе, мама знала, мы особо не конспирировались, все было хорошо. Но как только Оксана стала моей женой, отношение к ней матери изменилось на 180 градусов. В ее глазах она сразу стала интриганкой, нищей, которая желает устроить свои семейные и жилищные дела за счет сына Мишеньки. Мне она неустанно повторяла: «Вот умру я, она тебя прикончит и привезет сюда, на Московский проспект, своих украинских родственничков». Что я испытал в то время, описать невозможно. Мне хорошо с Оксаной и разрушить этот брак я не позволю. Я так и сказал маме. И надобно же такому случиться, что в этот момент в нашей жизни опять появился Володя. Видать, у него хорошо дела пошли, сложилась карьера. Он приехал в Россию уже не отщепенцем, а успешным бизнесменом. Учитывая его прекрасную внешность и какое-то новое умение подавать себя, он производил сильное впечатление. Мама ему тут же все рассказала, а он сразу заявил, что раз так – маме здесь делать нечего и он немедленно заберет ее к себе в Москву, где он в ближайшее время собирается жить…

– Так-так, – вдруг изумился Измайлов, – в каком же году это все происходило?

– Наши ссоры с мамой начались в 2007 году. Володя объявился у нас весной 2008 года. Точно не помню, когда. Ну так я закончу, – продолжил Михаил. – Мама два раза ездила к нему в Москву. Но там долго не задерживалась. Ленинградка есть ленинградка. Она в блокаду-то не уехала… Но вот два месяца назад она исчезла. Исчезла как-то странно. Я не сразу сообразил, насколько все серьезно. Чего я только не передумал за это время. Может, она уехала к Володе. Координат его у меня нет. Дозвониться до него я не могу, да и куда. За полгода до исчезновения мама поставила всех нас на уши, чтобы ей оформили заграничный паспорт. Куда обращаться, что делать? Я был в милиции. Со мной разговаривали так, что лучше б я туда не ходил. Все мои попытки как-то активизировать ее поиски ни к чему не привели. Милиционеры провели какую-то проверку и по ее итогам в возбуждении уголовного дела было отказано. Никто не хочет возиться с выжившей из ума старушкой. От нее нет ни писем, ни весточки. Понимаете, в силу возраста друзей у нее мало. Но всех, кого можно, я обзвонил и обошел – никто ничего не знает. Такое чувство, что в городе ее нет.

– Аня, – обратился он к Захарьиной и голос его плаксиво задрожал, – я знаю, какое место вы занимаете в наших правоохранительных органах, поэтому решил обратиться к вам как к своей последней надежде. Помогите найти маму.

Все взоры обратились на Анну.

– Михаил Борисович, все обстоит гораздо хуже, чем вы думаете, – вмешался Федор.

Миша страшно побледнел.

– Последний месяц я занимаюсь поисками вашего брата господина Владимира Розенфельда, гражданина Соединенных Штатов. Не хочу вас пугать, но скажу. Владимир Розенфельд исчез. Мы, конечно, не государственные органы дознания и следствия. Я всего лишь начальник службы безопасности нефтяной компании Юнгфрау, но могу вас заверить, что усилия, предпринятые нами, были значительны. У нас очень много вопросов к вашему брату, и мы не можем его найти. Аня, ты, конечно, думай. Но ты бы всем нам сильно помогла, если бы взялась за это дело.

* * *

Анна задумалась. Да и было над чем подумать. Неожиданная радость отдыха на Карельском перешейке заслонила от нее ту непростую реальность, в которой она оказалась в конце лета 2010 года.

21 августа Верочке исполнялось три года. Ее отпуск по уходу за ребенком заканчивался. Анна должна была решить, где она будет работать и как она будет жить дальше. Не работать она не могла, так была устроена ее деятельная натура. Поэтому, собственно, вариантов было два: или она вернется в Следственный комитет Генеральной прокуратуры Российской Федерации, или перейдет на юридический факультет МГУ на скромную преподавательскую работу.

Что делать, она не знала. Конечно, возвращению «в органы» противилась семья. «Карьеру ты уже сделала, подумай о дочке», – убеждали ее близкие. Особенно настаивала мама: «Ты и не заметишь, как Вера вырастет, пропустишь все самое интересное, потом себе не простишь». К своему большому сожалению, Лидия Николаевна, целыми днями пропадавшая в больницах на работе, когда Аня была маленькой, хорошо понимала то, о чем говорила. Много раз она признавалась мужу в том, что упустила дочь. Между ними так и не возникло той близости, которая невидимыми нитями сплетается между матерью и ребенком. Аня никогда не искала поддержки Лидии Николаевны, не испытывала потребности поделиться с ней сокровенным. Да, она любила мать, у них были хорошие отношения. «Но что-то в них было не то», – думала Захарьина-старшая и винила в этом себя. Разве могла она допустить, чтобы ее любимая внучка испытала то же? Лидия Николаевна и раньше была не в восторге от деятельности дочки, а тут Следственный комитет и вовсе стал воплощением вселенского зла, от которого надо держаться как можно дальше.

Чем больше давила мать, тем больше Анна понимала, как дорога ей работа. Несмотря на все безобразия и грязь, это было свое, родное. Здесь она была в своей привычной стихии – когда она работала над каким-нибудь сложным делом, ей и думалось иначе, и дышалось по-другому. На работе она чувствовала, что живет полной, а самое главное – своей жизнью. А теперь?

Отпустить Захарьину из органов следствия был не готов и ее многолетний шеф Анатолий Борисович Смирнов. Заместитель Генерального прокурора РФ, Государственный советник юстиции первого класса видел, что заменить Анну некем. Равного ей следователя-аналитика просто не было, и, как понимал Смирнов, не будет в ближайшие годы. Когда Захарьина рассказала ему о беременности и о том, что будет находиться в отпуске по уходу за ребенком три года, он был поражен. «Как так?! Будто руку отрубили», – сетовал Смирнов, но сдаваться не собирался. Он часто звонил Анне, узнавал, как дела, рассказывал последние новости, советовался, приглашал ее на важные совещания. Он пытался не допустить окончательного ухода Анны. Но с каждым годом надежда на ее возвращение становилась все туманнее.

Совершенно неожиданно для Смирнова Анна попробовала и увлеклась преподавательской работой. Год назад она прочитала пробный курс лекций на юридическом факультете МГУ. Ее первый выход к студентам прошел «на ура». Успех был оглушительный. На лекции стали приходить аспиранты, молодые преподаватели, да и в конце концов маститые профессора. Если в начале семестра броское название курса «Технология раскрытия преступлений» вызывало у факультетской общественности снисходительные улыбки, то в конце на лекциях Захарьиной уже не было свободных мест, и для желающих познакомиться с реальной практикой следственной работы была организована видеозапись.

Как-то раз к Анне подошел пожилой профессор Бурцев и, улыбаясь, сказал:

– Сначала я полагал, что мы будем слушать что-то вроде «Записок следователя» Льва Шейнина, но теперь хочу извиниться. Я вижу, что это очень добротная наука. Я просто сражен. И насколько я знаю, вы ведь уже давно кандидат наук? Вы успели наработать огромный материал. Вам надо немедленно прийти на факультет, года за полтора-два защитить докторскую диссертацию, и вам не будет равных в новом поколении профессорско-преподавательского состава. Статьи у вас есть?

– Есть, но маловато, – ответила опешившая Анна.

– Ничего, Анна Германовна. Давайте наметим план публикаций и, учитывая положение нашей профессуры в научных ваковских журналах, мы обеспечим их быстрое прохождение через редколлегию. Я вам помогу.

Так, Анна взялась за свою докторскую и начала готовить статьи. Дело, однако, шло трудно. Сухой наукообразный стиль давался ей тяжело, через силу. Вскоре добавилось еще одно задание Бурцева. Дослушав курс Захарьиной до конца, профессор предложил ей написать учебник. «Ему цены не будет, – утверждал этот опытный человек. – Факультету престиж поднимете. Давно у нас ничего подобного не выходило». Анна согласилась. Но как все успеть? Ведь надо было готовить и текст диссертации. В сознание Захарьиной докторская уже обрела реальные конторы. Профессор Бурцев рассмотрел и одобрил предполагаемые защищаемые положения, впереди было главное – создание текста. А с этим опять все было непросто. «Слишком разговорно, – правил ее вирши Бурцев. – Давайте заменим “сегодня” на “в наши дни”» … Анна согласно кивала, в глубине души недоумевая: «Какая разница? Суть-то одна».