Жареный плантан

Ветер выл, насквозь продувая куртку.

— Да плевать.

По пути к машине мы молчали, а когда залезли внутрь, он включил обогреватель на полную мощность и врубил радио — салон заполнился битом Фифти Сента. Я стала согревать руки, дыша на них и потирая ладони. Логично было бы поехать к Рошель — этого подруги и ждали, — но меня разъедало сомнение; с одной стороны, я докажу, что способна выдержать унижение, но, с другой стороны, они могут решить, будто теперь вообще никаких границ не существует и можно творить любую дичь.

Крис начал медленно сдавать назад и предупредил, что ему нужно положить руку на спинку моего сиденья, иначе он ничего не увидит. Только когда мы выехали на дорогу, мне пришло в голову: а заметил ли кто-нибудь, как я сажусь к нему в машину? Сумел бы хоть один человек разглядеть меня сквозь вьюгу?

— Куда тебя отвезти?

От тепла окна запотели, и я проследила взглядом за стекающей по стеклу каплей влаги. Мне вспомнилась бабушка. Когда я была маленькой и вздрагивала от треска половиц или скрипа кресла, она бормотала: «Даппи^[9] чует твой страх». Услышав непонятную фразу в первый раз, я спросила, что это значит, но бабушка только посоветовала тренировать волю, чтобы не стать мишенью для злых духов, чтобы призракам и плохим людям неповадно было связываться со мной и они оставили меня в покое.

— Кара, — сказал Крис, — куда ты хочешь поехать?

Я выпрямилась на сиденье и снова подышала на руки.

— Отвези меня назад в школу, — попросила я.

До и после

Днем в четверг мистер Эспозито велел нам с Анитой отправляться в столовую.

— Почему мы? — начала упираться Анита.

— Вы ведь обе участвуете сегодня в круге доверия? Так вот, он пройдет в столовой. Оставьте учебники в шкафчиках.

Когда мы вышли в коридор, Анита раздраженно распахнула дверцу своего шкафчика и, забросив туда вещи, гневно захлопнула ее. Я услышала, как она бормочет себе под нос:

— Зачем при всех говорить о таких личных делах?

Я чуть слышно заметила:

— Ребята все равно бы увидели, как мы уходим.

Анита повернулась ко мне:

— Тебя не спрашивают!

Ничего не ответив, я закрыла свой шкафчик и пошла по коридору. Анита всегда заводилась с полоборота, а я не хотела ругаться с ней, пока мистер Эспозито мог нас слышать. Но возможная ссора больше не пугала меня, как раньше. Я уже две недели не разговаривала ни с Анитой, ни с остальными подругами, после того как они бросили меня в «Новом Орлеане». И каждый день с тех пор я внутренне готовилась к конфликту.

Однако Анита была права насчет круга доверия. Если бы мы, как я изначально рассчитывала, отправились туда всей компанией — я, она, Рошель и Джордан, — другие ребята знали бы, что мы лишь отбываем повинность, что пришли мы не по своей воле и не собираемся ничего обсуждать всерьез. Но теперь все выглядело так, словно мы с Анитой жаждем поделиться какими-то проблемами. Проблемами, которые можно обернуть против нас, использовать как оружие.

Впервые мы услышали о круге доверия накануне того дня, когда из-за метели нас распустили по домам, — хотя мадам Риццоли чуть не забыла рассказать нам о нем. После утреннего приветствия по школьному радио мы сели за парты и молча открыли тетради. В тишине было слышно, как в соседнем классе мистер Эспозито рассказывает о групповых встречах седьмому классу, подчеркивая значение этого мероприятия, и мадам со стоном вздохнула. Она достала из огромной папки лист сиреневой бумаги и показала его классу. На нем вычурным шрифтом было напечатано: «Беседа лечит душу». Я сложила руки на груди. Листок напомнил мне буклетики, которые вечно раздают на станции метро «Сент-Джордж» или около универмага «Итон», — как говорила мама, таким образом секты завлекают в свои сети слабоумных. Мадам Риццоли подержала листок несколько секунд и, бросив его на стол, объяснила суть нововведения по-английски, после чего быстро заговорила по-французски, словно стремясь поскорее выплюнуть слова изо рта:

— Aucun de vous n’etes obliger d’assister cela, mais c’est encouragee. C’est un espace sur pour chacun d’entre vous de parler^[10].

Тогда мы с Рошель еще сидели рядом в четвертом ряду, и она подтолкнула меня локтем:

— Не понимаю, что она там тараторит.

Анита и Аишани, сидевшие позади нас, наклонились вперед, чтобы услышать мой перевод. Я старалась говорить как можно тише: меня уже наказывали за болтовню, и мадам Риццоли грозилась в следующий раз позвонить моей маме.

— Мы не обязаны идти, если не хотим, — прошептала я, — но учителям идея кажется хорошей.

— Тоже мне хорошая идея: признаваться толпе незнакомцев в своих проблемах. Вот идиоты.

— Для твоих проблем, Анита, и целой толпы не хватит.

— Очень смешно, Аишани. А какая там столица Тринидада?

Рошель фыркнула от смеха, и я толкнула ее в бок, прошипев:

— Тише ты.

— Кара! — Голос мадам Риццоли вынудил меня посмотреть на доску. — Останешься после уроков!

— Но, мадам, я же…

Я сообразила, что говорю по-английски, а это, в дополнение к предыдущему наказанию, автоматически лишало меня большой перемены. Пришлось замолчать, чтобы не навлечь на себя новые неприятности, хотя Анита и Аишани у меня за спиной хихикали и постоянно тыкали меня под лопатку, подбивая развернуться и рявкнуть на них, — а уж тогда мне и вовсе было бы несдобровать.

В тот день в половине четвертого еще пятеро наказанных учеников притащились в кабинет мадам Риццоли. Семиклассница Мануэла Лао и ее подруга Кристина сели рядом и принялись шептаться о круге доверия и о том, что его посещение автоматически дает освобождение от уроков на всю вторую половину четверга. Тогда-то мне в голову и пришла мысль: если рассказать девчонкам о возможности официального прогула, я заработаю как минимум неделю неприкосновенности — хотя бы ненадолго стану недосягаемой для насмешек подруг. И не потому, что меня считают слишком слабой для их подколов, а заслуженно. Может, тогда меня бы не бросили на следующий день в кафешке.

Когда в половине пятого мадам нас отпустила, я заявила ей, что хочу принять участие в круге доверия. Она внимательно оглядела меня своими похожими на бусинки голубыми глазами.

— Все равно ты валяешь дурака на уроках. Я скажу мистеру Эспозито, что ты записалась.

Когда мы с Анитой подошли к столовой, у дверей топталось около десятка учеников. Длинные обеденные столы были составлены друг на друга и придвинуты к дальней стене, посередине на полулежал пестрый ковер, а на нем — четырнадцать подушек с кисточками. На ковре уже сидели по-турецки двое: светловолосый мужчина в парусиновых брюках с большими карманами и тощая темноволосая женщина в джемпере со смайликом.

Мистер Сильва, учитель физкультуры, расположился на стуле в дальнем углу столовой и читал газету. Я издала тихий недовольный стон: физкультурника я ненавидела, и меня раздражало в нем буквально все. Бесил его спортивный костюм, всегда только синий^[11], от бейсболки с кленовым листом до широких штанов, вечный запах кофе изо рта, но больше всего возмущало его презрение к нам — не ко всем, а к избранным. Зачем такие люди вообще становятся учителями, если дети по большей части выводят их из себя?

— Проходите, пожалуйста! — пригласила женщина. — Не стесняйтесь.

Ученики вошли в столовую и стали рассаживаться. Мы с Анитой устроились друг напротив друга.

— Здравствуйте, ребята! Меня зовут Лиз, а это мой напарник Джейсон. Буду с вами честной: сегодня мой первый рабочий день. У Джейсона опыт гораздо больше моего, так что я немного волнуюсь, уж простите.

Улыбаясь, она обвела всех взглядом. Не знаю, хотела она нас утешить или сама ждала утешения, но ученики продолжали глазеть на нее без всякого выражения.