Жаркие горы

— Кто же сильнее Хайрулло, по-вашему? — спросил Хаджи Ахмад. — Уж не те ли ваши, которые со стороны Кабула пришли в наши места? Так их совсем немного.

— Нет, уважаемый Хаджи Ахмад. Я не тех, кто пошел на Дарбар, имею в виду. Умный сказал, что хозяин в своем доме всегда сильнее врага. Здесь, в этих горах, — Черкашин плавно повел рукой в сторону вершин, — и в этих долинах, — он указал вниз, где зеленели квадраты садов и полей, прорезанные арыками, — здесь хозяева афганцы. Пуштуны. В том числе и ваш род, уважаемый Хаджи. Поэтому Хайрулло — извините, во рту горчит от такого имени — не сильнее вас. Он слабее. Ибо его сила — те же афганцы. Только обманутые саркардой. И когда они поймут обман, то отшатнутся от душманства. У других со временем спадет сила испуга, который на них нагнал Хайрулло. Они увидят, кто истинный хозяин на родной земле. Тогда всем ашрарам придется туго.

— Вы все время говорите «вас», — неожиданно вмешался в разговор Абдул Кадыр Хан. — К чему это? Наш род стоит в стороне от всего, что происходит вокруг. А вы словно нас всех объединяете с теми, кто против Хайруллохана.

— Я не ошибаюсь, когда говорю «вы». Да, сегодня род ваш стоит в стороне. Сам вижу. Но это сегодня. У нас говорят: утро вечера мудренее. Я не знаю, что будет завтра. И потом, когда с гор падает бурный поток, озеро в долине может некоторое время стоять в стороне. Но только некоторое время. Потом в него все равно вольется поток. Вода — везде вода. Озеро вашего рода еще не затронуто общим движением племен. Но от этого движения нельзя укрыться за крепостными стенами или за горами.

— Вы нам будто бы угрожаете? — спросил Абдул Кадыр Хан с какой-то леностью в голосе.

Стало тихо. Приближенные знали, что именно эта леность выдавала напряжение, за которым у хана неизбежно следовала вспышка гнева.

— Я только рассказываю о том, что вижу, — сказал Черкашин спокойно. — И разве угроза, если поток, о котором я говорю, — это народ Афганистана? Это гильзаи и момаиды, вардаки и африди. Это шиявари, вазиры, попользаи. А озеро — ваш род. Такие же афганцы, такие же смелые, гордые люди, как и те, которых я вижу вокруг.

Арбаб расслабил пальцы, сжавшие подушку, на которой сидел.

— Ваши слова, уважаемый шурави, — сказал он твердо, — мне нравятся. Я вижу в них немало смысла.

Тут снова в разговор вмешался Хаджи Ахмад. Обращаясь к гостю, он сказал с подозрением:

— Вы, шурави, говорите горячо, будто примирение сулит вам личную выгоду. Она есть?

— Да, — ответил Черкашин уверенно. — Без сомнения, такая выгода у меня есть.

Сидевшие вокруг зашевелились. Откровение русского офицера было крайне неожиданным. На Востоке, когда купцы о чем-то торгуются, каждый держит свою выгоду в уме и, убей его, разорви на части, никогда не признается, в чем она. Шурави сказал о своем интересе прямо. Что он, хитрит или просто не в своем уме?

— В чем же ваша выгода? — спросил Хаджи Ахмад вкрадчиво.

— Когда наступит замирение, — ответил Черкашин, — и снова в стране пуштунов станут править те, кто заинтересован, чтобы в арыках текла вода, а не кровь, когда коровы смогут сохранять свое молоко, не угрожая рогами, мы, шурави, вернемся домой. Мы ждем этого дня. Торопим его. Верим, что он не за горами. Вот моя и моих товарищей выгода.

Пока шел серьезный разговор, бесшумные слуги расставили перед беседующими угощение. Абдул Кадыр Хан внимательно следил за приготовлениями к трапезе, лишь изредка движением руки подавая своим людям какие-то знаки. И вот, сочтя, что все готово, он приподнял вверх обе ладони:

— Аллах да благословит нашу пищу, уважаемые гости.

Он прикрыл лицо руками и пробормотал молитву. Все последовали его примеру.

— Угощайтесь, — сказал мизбан Черкашину. — Мне крайне приятно видеть вас в числе гостей. Ваша искренность была многим уроком. Угощайтесь!

Он подвинул к капитану блюдо с красным мясистым перцем. Сам взял стручок, ловко отправил его в рот и с видимым наслаждением закрыл глаза. Руки остальных гостей тоже потянулись к перцу.

Черкашин выбрал стручок помясистей, положил в рот, раскусил без всякой опаски. Сразу полыхнуло в глазах, будто в рот плеснули кипятком. Поперхнувшись от неожиданной горечи, он перестал на мгновение жевать и поглядел на хозяев. Никто не обращал на него никакого внимания. Все тянули руки к блюдам и сосредоточенно разжигали в желудках огонь, подкидывая туда стручок за стручком.

Давясь и скверно обзывая себя, Черкашин с трудом, уже не жуя, проглотил пламя, бушевавшее во рту, и протянул руку к пиале с напитком. Пил, не чувствуя облегчения. Все внутри горело, словно обожженное красным углем.

«О аллах, — подумал Черкашин с улыбкой, — ты поистине велик, если творишь сладкое в больших сосудах в виде дынь и арбузов, а горькое вливаешь в маленькие вместилища в виде перечных стручков и горошин, красивых, но жгучих».

Занятый собой, он не заметил, как появился посыльный и вызвал куда-то Хаджи Ахмада. Тот встал и мягкими шагами горного барса вышел из беседки через боковой вход.

Некоторое время спустя он вернулся и подошел к арбабу. Нагнулся, стал что-то горячо шептать ему на ухо. Абдул Кадыр Хан нахмурился, помрачнел. Потом поднялся, извиняясь, сказал гостям:

— Прошу снисхождения, но неотложные дела вынуждают меня на некоторое время оставить вас. Угощайтесь, дорогие гости. Окажите честь этому дому…

Черкашин понял — случилось нечто серьезное, и невольная тревога охватила его.

Предчувствие не обмануло.

Абдул Кадыр Хан вернулся минут через пятнадцать. Темный как туча, он прошел и сел на свое место. Хлопнул в ладоши, прося внимания. Сказал сухим, жестким голосом:

— Наши люди привели двух проклятых дарамаров. Третий убит ими. Эти кровавые гиены стреляли в мечети. Убили муллави Сайда. Убили базгара Музаффара. Надругались над его женой. Убили трех молящихся в мечети. Тяжкие преступления грязных собак заслуживают строгой кары. Я бы сейчас назначил ее. Но есть обстоятельство. Эти дарамары — шурави. Может ли наш гость дать такому преступлению объяснение?

Черкашин встал. Одернул китель.

— Пусть их приведут, — сказал он твердо, тоном таким же, каким сам арбаб произнес обвинение. — Если все то, что было сказано, правда, я сниму с вас бремя гостеприимства, уважаемый хан. Поступайте со мной по своему усмотрению.

Уверенный тон и спокойствие гостя понравились Абдул Кадыр Хану. Выражение лица его смягчилось. Повернувшись к выходу, он хлопнул в ладоши.

В беседку, подталкиваемые прикладами, вошли двое. Они тяжело волочили ноги. Это были Матад Рахим и Мирзахан. Их вид свидетельствовал о том, что они в полной мере вкусили плодов крестьянской «любви» к бандитам, попробовали кулаков и палок.

Черкашину одного взгляда хватило, чтобы распознать коварный маскарад. Но он все же подошел к пленным.

— Что, шпана? Чем объясните свое здесь появление?

Оба дарамара тупо молчали.

— Уважаемый Абдул Кадыр Хан, — сказал Черкашин, — мне кажется, что в вашем присутствии эти подлые трусы забыли совсем русский язык. Но я надеюсь, что они быстро вспомнят пушту, если вы сами зададите им вопрос.

Абдул Кадыр поднял руку. К нему подошел молодой пуштун, перепоясанный патронташем.

— Исмаил, уберите их! — приказал арбаб. — И обоих повесьте.