Жасмин

Когда, наконец, я почувствовала себя в безопасности, оказавшись на безлюдном участке дороги, я выключила двигатель. Я дрожала от отвращения, и сердитые слезы заполнили мои глаза. Как же я ненавидела Бена! Как он мог такое говорить о Лиаме?! Как он посмел?! О собственном брате?! До этого разговора я думала, что его настроение было связано с тем, как он расстался с Лиамом. Но теперь было совершенно очевидно, что он не испытывал никаких угрызений совести — даже толику печали по поводу смерти своего брата! Как же так можно? Не оплакивать потерю родного брата? Я пыталась уговорить себя, что Бен наговорил все это в горячке — он просто был зол на Лиама за то, что тот спрятал лебединую песню или умер...

Но в глубине души я знала, знала, что с Беном было что-то не так. Это было внутри него, и Лиам всегда об этом знал — именно по этой причине он не хотел, чтобы Бен приходил к нам в дом, участвовал в нашей жизни, именно по этой причине он и не хотел искать пути примирения с ним.

Вот каким Бен был внутри — мерзким, жестоким и практически бесчеловечным в своей холодности...

Я сидела в машине и думала, что же делать дальше. После его выходки, я понимала, что не хочу с ним иметь ничего общего. И уж точно я не желала помогать ему в поисках лебединой песни. Но ему была нужна лебединая песня для Хайди, и я чувствовала, что должна продолжить пытаться искать то место, где Лиам её спрятал, если не ради Бена, то ради неё. Правда, мне пришло в голову, что он вполне мог выдумать эту душещипательную историю про болезнь, чтобы обмануть. Но нет. Я не смогла себя в этом убедить. Он был так искренен, так убедителен... Он может быть черствым, бессердечным ублюдком, но по тому, как он говорил о ней, было понятно, что там действительно с Хайди творилось что-то неладное, и, что Бен любил ее. Так что, какой у меня был выбор, кроме как попытаться помочь ему?

Заставив свое тело двигаться, я вышла из машины и сделала несколько глубоких вдохов морозного горного воздуха, расправила плечи и взяла себя в руки. Вся суть была в том, что чем раньше мы найдем песню, тем раньше я смогу оказаться подальше от Бена и больше никогда с ним не встречаться. Этот ночной кошмар закончится, и я смогу вернуться домой, в свою безопасную обитель, в круг своей семьи, к любимой еде и сну в мягкой постели.

Снедаемая тоской по дому, я уселась обратно в машину и, развернувшись, поехала обратно к гостинице, надеясь, что смогу без проблем отыскать туда дорогу, если учесть, что уехала я, куда глаза глядели.

К счастью, я довольно легко и просто нашла дорогу обратно. Я припарковалась на гостиничной стоянке, а потом заставила себя выйти из машины и войти внутрь. Только-только мы начали ладить с Беном, и он все разрушил. Как же я негодовала. Я могла только надеяться, что ему тоже удалось успокоиться, хоть немного, чтобы между нами вновь не началась гражданская война. Я уповала на то, что мы еще способны были на вежливое общение, но не слишком обольщалась.

Я взяла коробку из-под шахмат и пошла к себе в номер, ожидая, что Бен и Лукас там. Теперь, когда я знала кто такой этот Лукас на самом деле, мне очень хотелось с ним еще раз побеседовать. Может, имя Анри Роль-Танги ему что-то скажет, может, он знает больше о том, что произошло на озере в ночь, когда там были Эдриан, Джексон и Лиам. Лукас вообще мог находиться там. Во всяком случае, его история подтвердит или опровергнет рассказы остальных участников.

Но когда я открыла дверь в свой номер, то никого там не обнаружила. Зато номер был чистым, ни единого следа костяной трухи. Окровавленная игла и нитки лежали там, где я их оставила, чтобы Бен зашил Лукасу руку, но оба они исчезли. Потом я вспомнила, что Лукасу нечего было надеть, и решила, что они поднялись к Бену, чтобы подобрать Лукасу одежду. Правда, вряд ли бы эта затея увенчалась бы успехом, потому что Лукас был прилично выше Бена.

Я поднялась на третий этаж. У меня был ключ от комнаты Бена, поэтому я без труда отперла дверь и вошла, не постучавшись. Лукаса нигде не было видно. Но Бен был там. И он держал в руках мою электронную скрипку.

У меня сжалось сердце — он держал мой любимый инструмент, открытый футляр валялся на полу, а по его вельвету были разбросаны черные розы. Во мне немедленно вспыхнул гнев. Никто не имел право брать мою скрипку. Никто. Она была слишком ценна, и значила для меня слишком много, чтобы позволять другим людям прикасаться к ней. Кроме того, не умеющие играть на скрипке, очень часто обращаются с ней не должным образом, неуважительно. Они не понимают, как легко она может расстроиться. И вот Бен стоял посреди комнаты и держал в своих лапах мое сокровище. Этот человек не имел никакого права касаться её, особенно, когда меня здесь не было.

— Что, черт тебя дери, ты делаешь? — отчеканила я.

Он посмотрел на меня, и на его лице появилось странное выражение.

— Это ведь для тебя самая дорогая вещь на свете, не так ли? — спросил он голосом, напрочь лишенным эмоций.

— Да, — ответила я настороженно. У меня появилось очень плохое предчувствие. — А что?

Он отвернулся, чтобы полюбоваться на мою красавицу. И мне не понравилось то, как он это сделал.

— Положи! — приказала я. — Немедленно! У тебя нет прав прикасаться к ней!

Он оглянулся, его лицо ничего не выражало, но слова, которые он произнес, наполнили меня ужасом:

— Прости, Жасмин.

И я уже откуда-то знала, что он собирался сделать. Я ринулась вперед, переполняемая страхом, когда он занес скрипку над головой, и повалила его на кровать всей массой своего тела. Скрипка вывалилась из его рук и ударилась об пол с глухим стуком, от которого мне стало нехорошо. Все еще лежа на нем, я вытянула шею, чтобы оценить масштабы катастрофы. Струны, конечно, придется вновь настраивать, но в остальном вроде бы все было в порядке. Скрипка не пострадала.

— Да что с тобой не так? — проорала я Бену в лицо.

Не говоря ни слова, он грубо сбросил меня на кровать. Я попыталась схватить его за рубашку на спине, чтобы не дать ему встать, но не успела. Мои пальцы оказались недостаточно быстрыми. Время, будто остановилось, и это мгновение навсегда отпечаталось в моей памяти: моя изящная серебристо-голубая скрипка лежит на ковре, к ней приближается Бен и заносит свой ботинок над ней, с моих губ срывается умоляющий вопль не делать этого, но он не обращает никакого внимания, и его нога со всей силы обрушивается на инструмент. Я закрываю глаза, но слышу треск древесины, пластмассы и визг металлических струн, когда ботинок Бена растирает их по полу.

Ни одна скрипка не смогла бы пережить подобного, но я не могла принять случившееся, поэтому, когда открыла глаза, бросилась на Бена, стала бить его и царапать. Мне удалось один раз хорошенько ударить его по лицу, оставив на коже след от обручального кольца. Но потом у него получилось схватить меня за руку, и он грубо бросил меня на кровать с такой силой, что я распласталась на ней.

Его поведение можно было объяснить только тем, что он окончательно свихнулся. Я приняла вертикальное положение и умоляюще окликнула его:

— Бен!

К моему удивлению, он остановился и взглянул на меня. Я не ждала, что он внемлет мне, и когда он обратил на меня внимание, я не знала, что сказать. Какие слова помогли бы? Как можно было заставить его понять, что эта скрипка значила для меня? Я любила все свои скрипки, но эта была особенной — другой такой у меня уже не будет. Её нельзя было заменить. Ведь Лиам лично выбирал цвет и дизайн; он заплатил за неё, держал её в руках. Он слушал множество раз, как я играла на ней. Я вспоминала его и чувствовала себя ближе к нему, благодаря скрипке. Даже фотографии и домашнее видео не обладали такой силой, как она... Нужно было как-то заставить Бена понять её значение для меня, пока не стало слишком поздно. Он ударил по ней всего один раз, и, возможно, навсегда испортил её звучание. А может, её еще можно было спасти и отремонтировать... Меня душили эмоции, слезы ручьем лились из глаз, и я прохрипела испуганным голосом: