Жатва (сборник)
Шрифт:
В местности, куда переселяют кикимор, без счета плодятся комары и мошкара, они вьются вокруг людей целыми тучами, забиваются в нос, заползают под одежду и решительно ничего не дают делать.
Если в какой край приедут мавки – тут же возмущается природа: жалеет дождей и нагоняет сухих ветров, из-за чего чахнет урожай и становится невозможно прокормить скотину.
Хуже всех были, разумеется, эльфы, которые совершенно не желали жить по-человечески. Они не знали меры во хмелю, не умели и не хотели честно трудиться, подворовывали по ночам овощи с огородов, а особо ловкие умудрялись умыкать птицу из курятников. Они готовили крепкие наливки из ягод и настойки на душистых травах, знали несчетное множество азартных
Много чего Адыр выслушал в ту ночь. Как живется в соседстве с ходячими деревьями, чем плохи тихони-гоблины, насколько опасными могут быть феечки и почему даже соседство гномов-работяг приносит множество неудобств.
К утру староста всерьез сомневался, так ли велика напасть, которая стряслась с деревней Сливкой. Подумаешь, мужики по суккубам бегают! Но потом Адыр вспоминал полные слез глаза дочери, злобно поджатые губы других женщин, виноватые взгляды и ненормальную медлительность мужиков. Высокомерие Эрзы, ее уверенность, что мужчины вскоре уйдут к суккубам. А еще – первые признаки упадка деревни, которых не мог не приметить внимательный глаз старосты.
Велика ли напасть, что стряслась с деревней, если может привести к прекращению жизни этой самой деревни? Да не так уж мала, получается!
«Это что ж выходит, – спросил староста у яркой звездочки над своей головой, – другомирцы нас изничтожают при помощи мирного уговора? Вон сколько людей вокруг – и у всех одна и та же напасть: пришлые! Выходит, они все-таки убивают наш мир? Кто от дурости, кто нарочно, а кто и без намеренья, просто по природе своей?»
– Получается, теперь мы – самые бесправные в своем же мире, – проворчал кто-то из собравшихся под дверью, словно прочтя мысли Адыра. – Куда ни придут эти нелюди – везде плохо становится, даже если сами они ничего такого не делают. В каждом из них заложена какая-то погань, она разъедает наш дом, хотят того нелюди или не хотят. И зачем нам нужен был этот мирный уговор?
– Воевать мы боялись, – подхватил басом бородач, сидевший на ступеньку ниже Адыра. – Оно-то правильно, что боялись, не сдюжили б мы против энтих нелюдей. Но разве ж лучше получилось? Без боя отдаем свою землю! Они ж душат нас! Получается, мы сами себе приговор подписали, крутят нас в барашкин рог, отнимают все как есть, выдавливают нас с родного края – неспешно, без боя, через позорище!
Крючкотвор не оправдал надежд Адыра. Изучил заключенный Сливкой уговор, внимательно выслушал рассказ старосты, скривился и припечатал:
– Затевать официяльную тяжбу не советываю, долго и муторно. Ваших мужиков сманят раньше, нежели чего выгорится, понял? – Крючкотвор поскреб свалявшийся пук рыжеватых волос на затылке и добавил, – у многих теперя такое. Купили нас другомирцы на этот мирный уговор, что куренка за медяк. Сколько конезаводчиков кентаврами разорено, сколько молочных подворий в упадничестве! Даже они нечасто успевают отстоять свои хозяйства, доказать вредительство нелюдей – что ж про вас говорить, простецких страдалищ? Пока наши умники крутолобые устроят так, чтобы скорый отпор поганцам давать, а не отписки стряпать – сколько народа угробится? Вона цельные деревни хиреют или с мест сымаются, потому как житья не стает никакого от другомирцев! А мельники, пасечники, хуторяне? Э-эх!
Адыр только головой качал. До сего дня он и не представлял, с какой великой трудностью столкнулись люди – только своя деревня его и заботила.
А теперь он припомнил и злобное отчаянье других просителей, что скопились снаружи, и то ожесточение, что пробудилось недавно в жителях Сливки, и неожиданно для самого себя бухнул:
– А
ведь будут гореть нелюдские поселки, почтенный, ох и будут же!Крючкотвор махнул рукой.
– Получается, – продолжал Адыр, – что или мы их, или они нас – хоть войной, хоть миром. Люди-то скоро поймут, что другомирцы всех до горлышка допекли, а как поймут – так и правду за собой почуют. И тогда, – повторил Адыр уверенно, – тогда гореть поселкам нелюдей, и никакие крутолобые их не спасут!
– Они уже горят, – Крючкотвор потер глаза, и староста только теперь увидел, какие они усталые. – Помалу. И я недругу не пожелаю той кары, которую крутолобые обрушивают на поджигателев, понял? Потому как если одним с рук сойдет – так другие тут же повторят, а ежели нелюдев повсюду жечь пойдут – так это обратно же война. Так что запомни: забудь! Понял?
– И совсем ничего не поделать? – расстроился староста.
– Говорю ж, твоя деревня раньше ноги вытянет, чем ты чего докажешь. Не помощник я тут, понял? Но ты погоди сопли-то развешивать, а сходи, страдалище, в ратушу до каталожников – может, они знают, как твоих суккубцев тишком отвадить?
– Каталожники?
– Не слыхал, что ли? Они описывают другомирцев, чтобы люди знали, как с кем вести себя, понял? Кого где селить не можна, кто чего жрет, у кого чего болит… Они чуток пришибленные, каталожники, но полезные, потому как знают много. Вот по осени была история – послал я к ним одного мужичка. Его поселок русалки одолели, понял? И какая штука выходила: вроде как дело ясное и надо было там всё вершить по закону, потому как люди-то в реке топли! Не было никаких разночтениев, виноватые другомирцы!
– И что же? – заинтересовался Адыр.
– А то, что не получалось по закону спасти поселок! Чтоб мужику прошение состряпать, нужно было дождаться конца года да подсчитать, сколько народу за это время перетопнет. Потом приложить бумагу по перетопшим за прошлый год, и тогда уже нести прошение, понял? Во как придумали крутолобые, на все им бумаги подавай! Поглядел я на того мужика и подумал: ну что с тобой делать, когда только половина года прошла? Да и присоветовал ему до каталожников сходить. А те в свои записи поглядели и тут же говорят: у русалок к рябине невыносимость, представляешь? И ежели разложить по бережку рябиновые гроздья, так русалки из воды и носа не высунут! Ну и побежал мужик довольный, рябину собирать. Так я с тех пор всем и говорю: ежели я не могу подсказать, как справиться быстро да по закону – идите до каталожников, вдруг чего присоветуют? Если кто-нибудь знает, как суккубцев одолеть – так только они! Понял?
Адыр торопливо закивал, а Крючкотвор добавил:
– Я так мыслю, что каталожники помалу и разведают, как отбивать у другомирцев охоту селиться в наших краях. Только дождаться надобно – уж вы продержитесь, страдалища! А там как-то будет, – Крючкотвор поскреб затылок, – все верно говоришь: не мы их – так они нас!
К ратуше староста отправился в растерянности и тревоге. Уж если приходится хитрить в тех случаях, когда дело совершенно ясное, так на что рассчитывать его родной Сливке, которой не чинят неоспоримого, видного чужому глазу вреда?
Это что выходит такое, а? Совсем не у кого искать защиты? Не то чтобы Адыр к закату жизни сохранил слепую веру в честность закона и непременное торжество правды, но и не совсем разуверился в высшей справедливости. А получается что – нет ее? Или спит она? Или смотрит в другую сторону?
Попасть к каталожникам было еще сложнее, чем к Крючкотвору. В очереди вокруг ратуши толпились десятки просителей ничуть не счастливее Адыра, а писари принимали неохотно: досадовали, что их постоянно отвлекают от работы, требующей внимательности и аккуратности. Но к следующему вечеру староста все же пробился в большую пыльную комнату, уставленную столами и заваленную грудами свитков.