Жажда жить

— Не знаю, — покачала головой Грейс. — И никто не знает. Доктора не знают. Некоторые выздоравливают, некоторые нет.

— В школе Джонни Борденер болел, но выздоровел, только вот говорит он теперь как-то не так. Точно у него мокрота в горле, — сказал Альфред.

— А что папа делал, когда умер? — спросил Билли.

— Он спал, а потом просто перестал дышать, — ответила Грейс.

— И ничего не велел тебе передать нам? — настаивал Билли.

— Сказал, что любит вас, всех троих. Хочет, чтобы вы были хорошими детьми и не слишком тосковали о нем. Но конечно, помнили, потому что и он помнит вас.

— А где он? — спросил Билли.

— На небесах, — пояснила Анна.

— Тебе-то откуда знать? Ты ведь там не была.

— Но ведь это так, правда, мама? — сказала Анна.

— Правда.

— А почему он сам не сказал нам? — продолжал Билли.

— Слишком поздно было, сынок, вы уже спали. Он ушел после полуночи.

— А почему мы не могли его увидеть? — настаивал Билли.

— Слишком поздно было, — повторила Грейс. — К тому же вы и так не могли бы подойти к нему.

— Почему?

— Потому что болезнь заразная, — объяснил Альфред. — С заразными больными нельзя видеться, иначе сам заразишься.

— Так, выходит, ты заразилась? — повернулся Билли к матери. — И теперь умрешь?

— Нет, потому что близко я не подходила.

— И даже не поцеловала его? — спросил Билли.

— Нет. Я думала о вас. Если бы поцеловала, то не смогла бы целовать вас долго-долго. Боялась бы, что заболеете.

— А где папа сейчас? — спросил Билли.

— Он… Его готовят к похоронам, — сказала Грейс.

— Я хочу его видеть, — заявил Билли. — Я хочу знать, как он выглядит.

— Ничего не выйдет, потому что сейчас его кладут в гроб, — объяснила Анна.

— Куда кладут?! Я не понимаю, что ты говоришь! — расплакался Билли. — Я хочу видеть папу!

— Иди ко мне, малыш, я попробую тебе все объяснить, — протянула ему руку Грейс.

— Не хочу я, чтобы мне объясняли! Я хочу видеть папу!

— Нельзя, не только тебе, но и никому.

— А как же те, которые кладут его в… эту штуку. Кто это? Кто? Я тебя не понимаю, не понимаю тебя. Я всех вас ненавижу! Тебя, тебя и тебя. — Не переставая кричать, он влепил пощечину сестре, потом брату, а там и матери.

Альфред схватил его за плечи.

— А ну-ка прекрати немедленно! Как ты смеешь бить маму?

— Пусти! — Билли дернулся, пнул Альфреда коленом и упал на пол, увлекая за собой брата.

— Билли, родной, успокойся. Иди сюда, сядь ко мне на колени. Альфред, отпусти его. Он больше никому не сделает больно. Ему стыдно, просто он очень тоскует по папе, как и все мы. — Голос у Грейс сорвался, и, увидев, что глаза матери наполняются слезами, старшие дети тоже заплакали. Анна подбежала к Грейс и прижалась к ней, та протянула руку Альфреду. Билли отвернулся и, обхватив голову руками, остался лежать на полу. Он рыдал безутешно, отчаянно, бесконечно, как плачет ребенок, вышедший из младенческого возраста, но не доросший еще до того, чтобы вполне осознавать происходящее вокруг. Ему нечего сказать, для него ничего не сделаешь, ничего такого, что могло бы его успокоить, и пока он не умолкнет сам, будет продолжаться этот ужасный, этот нестерпимый крик — нескончаемый крик, в котором нет надежды, но есть мольба, неизвестно к кому обращенная, и протест, неизвестно против чего направленный. А потом, когда кошмарная, нестерпимая боль души отступает, рыданье сменяется стоном уязвленной гордости и физической боли, и с этой болью можно бороться, а с борьбой уходит и ужас.

— Билли, ну пожалуйста, прошу тебя, — произнесла Анна.

— Посиди у мамы на коленях, — наклонилась к нему Грейс.

Мальчик поднялся с пола и, продолжая всхлипывать, не отрывая от глаз стиснутых кулачков, прижался к матери.

— Ну вот и славно, Билли, — сказал Альфред, потрепав его по голове. — Хороший мальчик.

— Хороший мальчик, — эхом отозвалась Анна.

— Да, Билли наш славный мальчик, — проговорила Грейс. Анна немного отодвинулась, позволяя брату прижаться к материнской груди.

— Дай мне поцеловать тебя, Билли. — Грейс прижалась ко лбу мальчика.

— Нам надо быть подобрее друг к другу, потому что мы очень друг в друге нуждаемся, и всем нам очень не хватает папы, — заговорила Грейс. — Но мы никому не позволим видеть нас плачущими. В ближайшие несколько дней в доме будет много людей, и мы должны показать им, что умеем себя вести, нельзя давать им увидеть, что происходит у нас внутри. У людей свои беды, не следует навязывать им наши. Пусть вы даже и дети. Первыми мы о папе заговаривать не будем, дождемся, пока другие мальчики и девочки скажут, что они очень огорчились, узнав про нашего папу, мы скажем спасибо, большое спасибо за сочувствие, а потом переведем разговор на что-нибудь другое. И нам надо попробовать вести себя немного тише, чем обычно, но это не значит, что следует все время сидеть дома. Можно немного поиграть, поплавать, покататься на лошадке, сходить куда-нибудь с приятелем — в любой день, только не завтра. Завтра мы пойдем на похороны, но днем, после похорон, вернемся домой. И еще постарайтесь по возможности помочь миссис Баркер, все эти дни она будет делать много из того, что обычно делаю я. А теперь, если хотите, можно позвонить и пригласить друзей. Каждый — по одному. Альфред, ты кого позовешь?

— Джонни Борденера.

— Ладно, но не затем, надеюсь, чтобы донимать его вопросами?

— Но ведь если он сам скажет, ничего страшного, верно? — спросил Альфред.

— Если сам, по своей воле, — конечно. Анна, а ты?

— Фрэнни Уолл. Я ей обязана. Она написала мне в Кейп-Мэй, а я не ответила.

— Билли, хочешь, чтобы миссис Баркер позвонила кому-нибудь, или сам позвонишь?

— Ничего не надо, — буркнул Билли.

— Ладно, если передумаешь, попроси миссис Баркер, — сказала Грейс. — А сейчас поцелуете меня, пока я не ушла к себе наверх?

— Да, мама, — хором ответили дети.

Они вышли, и в гостиной появилась Конни.

— Ну, как ты?

— Все нормально, не беспокойся.

— Загружай себя до предела, тогда и мысли будут заняты. Надо кое-что обговорить. Начну с того, что, оказывается, Вайнбреннер не хоронил твоих родителей. Это было похоронное бюро «Шульц и Макмаллен». Но в таком виде оно больше не существует, остался только Макмаллен. Загвоздка в том, что доктор О’Брайан уже успел связаться с Вайнбреннером и они обо всем договорились. Вряд ли ты пойдешь на это, но в принципе можно заменить Вайнбреннера на Макмаллена. Не то чтобы я советовала это, но, если угодно, все в твоих руках.

— Вайнбреннер, — протянула Грейс. — Честно говоря, не вижу разницы, но, ради Бога, давайте хоть вокруг этого не будем суету поднимать.

— Конечно, но, видишь ли, Макмаллен звонил Броку, и я тоже должна позвонить ему, чтобы передать твое решение ему, а он — Макмаллену.

— Если Макмаллен звонил, тогда пусть будет Вайнбреннер. Точка. Ты хочешь сказать, он звонил Броку, чтобы… все сделать самому?

— Ну да, такая уж у них работа. На наш взгляд, это, может, дико, но гробовщикам-то что остается делать? Я хочу сказать, что мало кто задумывается о гробовщике, пока нужда не придет. Правда, Сидни был такой пунктуальный, все по полочкам разложено, так что, может, в завещании что-то есть…

— Ничего нет. Завещание я читала.

— В таком случае тебе должно быть известно, что хоронить его на ферме нельзя. Брок, правда, говорит, будто Сидни как-то обмолвился, что хочет упокоиться именно здесь, но это нельзя делать по закону.

— Верно, когда-то он действительно хотел, чтобы его похоронили на ферме, но я не уверена, что он не передумал. В последние несколько месяцев. Иначе наплевать мне на закон.

— По новому закону можно хоронить только на кладбищах или кремировать тело.