Желания
Шрифт:
Ночь была темной. Тренди решил возвращаться через пляж. Миновав первую же бухточку он пожалел об этом. Ему почудилось, что длинные нити водорослей, поднятые приливом, кишат неведомой живностью, готовой вылезти на песок, а затем и на землю. Тренди постарался сбросить с себя это наваждение: он великолепно знает море, многие годы провел в лабораториях и на морских станциях — глупо поддаваться впечатлению от легенд Корнелла, рассказывающих о том, во что он никогда не верил. Но чем больше Тренди себя увещевал, тем больше понимал старого профессора. Он тоже испытывал в душе необъяснимый голод. Увлекшись своими скелетами, карточками, микроскопом, он утратил воображение, фантазию, способность совершать необоснованные поступки. Поэтому, несмотря на укоры Дрогона, он и продолжал жить среди безумств квартала Лез-Алль. И не понимал упорной борьбы Корнелла с идеей
Вернется ли она, размышлял Тренди, отыскивая дорогу. Он согласен на все, даже на ее «фантазмы», как назвал это Корнелл, он Покорится ее странным требованиям. Но, вынося эти мудрые решения, он все еще находился под впечатлением от картины. Она волновала его даже больше, чем неверность Юдит. Юдит не принадлежала ему, но она не принадлежала и самой себе, вот что порождало ревность. Во время их единственного свидания Тренди уже подозревал это. Украдкой он проводил рукой по ее глазам, дотрагивался до кончика носа, до отягощенного мечтами лба. Юдит не дрожала, не протестовала — она отсутствовала. Затем, очень быстро, она встряхивала головой, рассыпая волосы по покрывалу. Все в ней было изменчивым, как вода в озере, как перекатывающаяся волнами галька. Что скрывал ее профиль, какая тайна пряталась в глазах под опущенными веками? Тренди никогда бы не подумал, что существует это Благовещение, шпага, ангел в костюме. А каковы другие картины, которых он еще не видел?..
Он шел все быстрее и, в конце концов, отыскал дорогу. Он свернул в сторону «Дезирады», когда его вдруг осенила нелепая идея: только материнство могло бы вернуть Юдит из страны химер. Ребенок удержит ее, как сама Юдит удержала Рут. Но, возможно, тогда она утратит вдохновение и окажется навсегда для него потерянной. В любом случае, эта мысль абсурдна — теперь юные женщины не хотят детей. Это тоже безумие нашего времени. Тренди с горечью размышлял об этом. Он быстро миновал «Дезираду», но не удержался и взглянул на нее. Ворота были закрыты, лимузины разъехались. Только два окна были освещены, похоже, обычным, электрическим светом. Ему даже показалось, что в глубине виллы слышны вокализы Крузенбург. Тренди ускорил шаг. Взошла луна. За деревьями и оградой «Дезирады» он увидел «Светозарную». Этаж Юдит был ярко освещен. Тренди побежал.
Вбежав в дом, он тут же попятился. Он ожидал увидеть Юдит, а налетел на Рут, присевшую на корточках на каменном полу у входа. На ней было домашнее платье в разводах, и она собирала осколки дельфтской тарелки. Она вздрогнула от неожиданности и поднялась, расправляя складки платья.
— Все из-за меня, — сказала Рут и добавила: — Это не важно.
Она покраснела и снова присела над кусочками фаянса, которые аккуратно складывала в листок бумаги, стараясь не пропустить даже самых маленьких осколков. Тренди узнал разбившийся предмет: это было одно из старинных блюд, висевшее на входной стене. Оно могло разбиться только от удара. Рут прервала его размышления:
— Командор приглашает нас к себе. Завтра. На ужин.
— Еще один праздник?
— Ужин в тесном кругу, как он сказал. Еще кое-что. Юдит вернулась.
Рут вздохнула, вложив в этот вздох и приезд Юдит, и неожиданное приглашение Командора, и спор между матерью и дочерью, и разбитое блюдо, если только его не расколотила сама Юдит, решившая внезапно вернуться, узнав о празднике на «Дезираде». Тренди разозлился. Пока на «Светозарной» происходили такие важные события, он философствовал с Корнеллом. Рут и сама, похоже, была застигнута врасплох. Она выглядела подавленной, даже не поднимала головы. Кропотливо и осторожно она собирала в бумагу кусочки фаянса. Наконец встала и досадливо тряхнула головой, отчего прическа ее рассыпалась и сдерживаемый шпильками пучок раскрутился, волосы упали на лицо. Тренди захотелось утешить ее, но как? Он не знал, что сказать. Рут пожала плечами, затем, как и всякий раз, когда пыталась овладеть собой, медленно провела рукой по медному краю камина, словно сметая невидимую пыль.
— Слышите? — наконец проговорила она, кивнув на лестницу.
Тренди прислушался и уловил какой-то странный звук.
— Она шьет платье! — воскликнула Рут и усмехнулась сквозь слезы.
Теперь вздохнул Тренди. Звук этот действительно издавала старая швейная машинка.
— Она переживает трудный возраст, — пробормотал он.
Фраза прозвучала нелепо. Он понял это и пытался как-то исправиться. Однако Рут не обратила
на это внимания, занятая прической.— Вы пойдете с нами? — спросила она.
Ее голос больше не дрожал, остались только слезы в глазах. Они поужинали. Корнелл в этот вечер не пришел — он предупредил, что займется своими книгами. Рут и Тренди разговаривали, играли в свою обычную игру ложного равнодушия, комедию безразличия. Ни разу не упомянув ни «Дезираду», ни Юдит. Ночью Тренди спал плохо, до самого рассвета прислушиваясь к звукам швейной машинки.
Командор предупредил через Сириуса, что ужин будет ранний, в узком кругу. Констанция фон Крузенбург отдыхает и петь не намерена. К тому же она запретила говорить о музыке. Корнелл же воспользовался этим, чтобы отклонить приглашение.
— Думаю, дело в том, что Малколму просто не понравился Командор. Их ночи… как бы сказать, ночи делают их врагами. Малколм любит уединение, наш сосед предпочитает праздники… — говорила Рут Тренди, когда они сидели в гостиной у камина, ожидая Юдит.
Однако Тренди слушал ее вполуха. Рут сказала, что на ужине будет Анна Лувуа. Как уживутся вместе эти четыре женщины — Рут, Анна, Юдит и Крузенбург? — размышлял он. Каждая из них по-своему привлекательна. Разумеется, он предпочел бы Юдит, но она так непредсказуема, да и хочет ли она его еще? Но больше всего Тренди боялся оказаться лицом к лицу с инквизиторским взглядом Сириуса и не менее безжалостным взором Командора, который мог спросить, почему он так неожиданно исчез тем вечером вместе с Анной. Что ему ответить? Благоразумие подсказывало Тренди не ходить на «Дезираду». Но там будет Юдит. Ему хотелось увидеть ее, следовать за ней, участвовать в тех же приключениях, что и она, даже если ему придется выслушать уйму оскорблений.
Она все не выходила. Тренди поминутно прислушивался, ожидая, что вот-вот она появится на лестнице. Наконец ему это надоело, и он заставил себя думать о последней главе своей диссертации, посвященной особенно тяжелой деформации четвертого позвонка лепадогастера. Но его усилия были напрасными. Через минуту он уже вновь думал только о том, что Юдит вот-вот толкнет дверь, войдет в гостиную в сшитом ею платье — что за платье, да и вообще носила ли она когда-нибудь платья? — подойдет к камину, скажет ему — или не скажет — «Тренди, как давно я тебя не видела!» — и бросится к нему в объятия. А может, она не придет. Опять придумает что-нибудь, зашвырнет платье подальше, изрежет его ножницами, напялит на себя что-нибудь и умчится в ночь на своем мопеде. Чтобы рисовать. Или еще бог знает зачем. Снова сядет на поезд до Парижа. Или до какого-нибудь другого места. Чтобы умереть. И почему бы ей не умереть после всего, что случилось? Тренди будет сильно страдать, а потом утешится. И в конце концов решит, что она никогда не существовала. Что она была всего лишь сном, кошмаром, а теперь он проснулся.
Нетерпение, ярость, ревность охватили Тренди словно огнем, в голове у него застучало. Чтоб она умерла! Сгорела в огне! Огонь гаснет от другого огня. В камине брызнули искрами раскаленные угли, потрещали, еще несколько секунд потеплились, а затем потемнели. Медные каминные щипцы испачкали Тренди руки, пепел оседал на брюках из чесучи. Но Тренди этого не замечал. Если Юдит не воспользуется духами, он услышит ее, только когда она будет совсем рядом.
Она вошла на цыпочках, уверенная в себе, со злорадной улыбкой. Следом появилась Рут, но Тренди ее не видел. Когда он повернулся, у него была только одна мысль: в платье она еще красивее! Оно было сшито по последней моде: черный лиф, юбка с большими складками и трогательные детали — отделанная искусственным жемчугом горловина и вышитая петлица, как на платье женщины с картины «Благовещение». Волосы Юдит убрала под черную сетку. На мгновение она, похоже, смягчилась. Тренди хотел было поприветствовать ее, сказать комплимент, но застеснялся и покраснел. Его замешательство, видимо, не понравилось Юдит, она обернулась к матери и бросила ей холодным тоном, так не вязавшимся с изысканностью туалета:
— Мы идем?
Рут была бледна. Она надела красный английский шелковый костюм, который вовсе не шел ей. Рядом с дочерью она уже не выглядела моложавой. Не говоря ни слова, Юдит схватила свой плащ и направилась к выходу, по пути гася одну за другой лампы. Погасив последнюю лампу, Юдит закрыла дверь. Но прежде чем отдать ключ матери, она нашла в темноте руку Тренди и сжала ее.
— У тебя температура, — шепнул Тренди, почувствовав ее горячую руку.
В темноте он угадал ее упрямый взгляд. Они прошли через калитку. Рут уже была далеко впереди.