Желать невозможного

Прозвенел звонок в дверь. Иванов открыл. На пороге стояли Вера и Николай. Прежде чем войти, Николай слегка подтолкнул мальчика в спину:

– Заходи, Алик! Смелее, ведь ты же домой вернулся.

Мальчик зашел осторожно, огляделся и прислушался, ожидая, вероятно, встретить маму. На Иванова он не обратил никакого внимания, словно и не было в квартире незнакомого мужчины. Потом Олежка прошел по коридору и свернул в свою комнату.

– Мы ему сказали, что мама уехала далеко и долго не вернется, – объяснила Вера, – мне кажется, он не поверил. Не плакал, не спрашивал ничего. Кивнул только…

– Мне на работу пора, – ответил Иванов, – больные ждут. А вы, насколько возможно, задержитесь. Не надо спешить – поживите здесь. А то, боюсь, если вы уедете внезапно, то ему станет еще хуже.

Вера оглянулась на мужа, и тот кивнул.

– Неделю сможем, – произнесла она, – а потом нам надо в Москву возвращаться. У Коли работа теперь хорошая, да и я нашла неплохую, пообещала с начала сентября выйти. Если не сдержу слова, они другого человека найдут.

– Может, вы в Питер переберетесь? – с надеждой спросил Олег.

Супруги переглянулись, словно ожидали подобную просьбу, а потом Николай ответил:

– Мы думали об этом, но увы… Слишком многое теперь связывает нас с Москвой. Не только работа, хотя это в первую очередь, но и обязательства. Я в строительной фирме теперь работаю, оклад большой, только я получаю немного – все уходит на погашение стоимости квартиры, которую они оформили на меня. По условиям контракта я обязан отработать десять лет. Если уволюсь досрочно, то лишаюсь квартиры и денег, которые вносил. На квартиру и деньги можно было бы наплевать, но я слово дал.

– И потом, – вздохнула Вера, – страшно все опять начинать с нуля.

Олегу Богумиловичу тоже было страшно. Он тоже начинал с нуля. Теперь он должен заново прожить то, что с ним уже было однажды, но только он будет смотреть на свое будущее со стороны, увидит, как ребенок растет, листает книги, гоняет мяч во дворе, оборачивается вслед пробегающим мимо девочкам. Взрослый человек будет следить, как рушатся его собственные мечты, потому что все, о чем он мечтал когда-то, уже не сбудется. Мальчика жалко, безумно жалко маленького сироту, у которого теперь никого на свете, кроме чужого человека, вздыхающего о своем будущем, проскользнувшем мимо.

Олег продолжал размышлять об этом, когда ехал на работу в тесной маршрутке, когда обходил больных и когда сидел в кабинете за чужим столом. Он привыкнет к ребенку, возможно, даже полюбит его, и Олежка наверняка оттает, но станет ли он сам хорошим отцом? Вопрос, на который ответа у Иванова не было.

В середине дня кто-то подошел к двери кабинета и осторожно подергал ручку. Перед этим никто не постучал, и даже шагов подошедшего Иванов не слышал.

Потом прозвучал негромкий голос молодой медсестры, вероятно, той самой, с которой спал Грецкий:

– Заведующий отделением где-то здесь: я поищу его.

Иванов вспомнил, что запер дверь кабинета на ключ, и пошел отворять.

В коридоре стоял Владимир Адамович Шумский.

– А мне нужен вообще-то Аркадий, – произнес он негромко и обернулся вслед уходящей сестре, словно именно она виновата в том, что в кабинете завотделением находится посторонний человек.

– Грецкий в отпуске, – напомнил старику Олег, – вернется дней через двадцать.

– Да-да, – согласился Владимир Адамович, – он что-то такое говорил, но я, видать, запамятовал.

Он снова взглянул на перспективу больничного коридора, по которому в ожидании обеда бродили несколько больных. А затем произнес скороговоркой:

– Позвольте мне все-таки войти, молодой человек, не будем же мы на пороге беседовать, право слово.

Иванов посторонился. Шумский вошел в кабинет, быстро пересек его и опустился в кресло за рабочим столом заведующего отделением. Олег сел на стул для посетителей.

Владимир Адамович обвел кабинет быстрым взглядом и вздохнул. Выдержал паузу. Посмотрел на Олега и еще раз вздохнул.

– Я все-таки хочу вернуться к тому печальному случаю…

– Со мной не надо, – попросил Иванов, – вернется Грецкий, с ним и разговаривайте.

Они смотрели друг другу в лицо, и каждый не отводил взгляд. Олег поразился тому, как изменился Владимир Адамович с того времени, как он его помнил. Когда-то величественный, с гордой осанкой, неторопливый в движениях, теперь он казался маленьким суетливым старичком, которого уличили в краже варенья из чужого шкафа. Глаза Шумского выцвели, казались совсем прозрачными и слезились на ярком свете.

– Я ведь тоже здесь когда-то работал, – произнес Владимир Адамович, – пятьдесят с лишним лет прошло. Здесь такие хирурги были! Равикович, Штейнбок и еще… этот, как его… фамилию сейчас забыл… Михаилом Лазаревичем его звали. Такие я вам скажу, батенька, врачи! У них было чему поучиться: у всех огромная фронтовая практика была. Но потом стали в стране бороться с космополитами, и всех погнали. А еще врач Семенович был. То есть была, потому что она женщина. Ее тоже погнали. Меня сделали заведующим кафедрой… То есть отделением. Но я недолго здесь был. Год, вероятно…

Иванов взглянул за окно, где сияло солнце. «Зачем ты мне все это рассказываешь? Оправдаться хочешь или просто нашел собеседника, потому что дома скучно и никто из домашних тебя слушать не хочет: ты уже надоел всем своим домашним. Тебе восемьдесят лет, осталось немного, из ума выжил, но жить хочешь, как и все люди. А молодая женщина из-за тебя…»

– А ведь я вас хорошо помню, – произнес Шумский, – вас ведь Олегом зовут. Не так ли?

Иванов кивнул.

– Вот видите, какая у меня память! А кое-кому кажется, будто я вовсе из ума выжил.

– Я так не думаю.

– У вас еще отчество какое-то необычное, – продолжал мучить свою память Шумский, – Богорадович, кажется.

– Олег Богумилович.

– Вот, я же говорил, что память у меня прекрасная! Все потому, что правильно питаюсь и постоянно даю работу своему мозгу, а сознанию нашему тоже нужны нагрузки, без этого никак. А что касается питания, то побольше, мой друг, овощей и рыбы, а вот мяса поменьше. Особенно в нашем возрасте…»

«Я тебе не друг, – уже раздражаясь, подумал Иванов, – и потом, в каком это «нашем возрасте»?