Железная дорога

Тогда я только начала осматриваться в Москве, возвращалась на Володину квартиру переполненная впечатлениями. А там меня поджидали новые — я слушала бесконечные разговоры друзей-художников, которые они, сменяя друг друга в доме, вели во время нескончаемого застолья. Пили они, вроде бы, много, но не то чтобы пьяных, даже сколько-нибудь заметно нетрезвых я там не встречала. Я могла уходить к себе в комнату, могла сидеть возле них, они моего присутствия или отсутствия, как мне казалось, особо и не замечали. Но однажды худой и неопрятно одетый художник, которого все называли Толиком, что мне казалось странным — я считала его совсем стариком, глядя мне в лицо тяжелым взглядом, медленно, с расстановками, но твердо заговорил своим треснутым голосом:

— Рассказали про вас, сударыня. Из дома сбежали-с. Я тоже сбежал. В четырнадцать. После седьмого класса. Тогда после седьмого аттестат давали.

— Ты в художественное училище уехал поступать, у тебя цель была. — Мягко перебил его другой художник, Никита. Он отличался от всех остальных — в его облике барственной вальяжности было не меньше, чем у красного графа Алексея Толстого.

— У неё тоже цель — уважение к себе сохранить. — Так же твердо проговорил Толик, продолжая сверлить меня взглядом. — Получится, или не получится — неизвестно, но вам, сударыня, эта попытка зачтётся. Потому что, — он поднял худой и длинный указательный палец, — этот поступок имеет отношение к жизни.

— А разве не всё, что вообще есть, имеет отношение к жизни? — Я бесстрашно включилась в разговор с этими странными и ужасно умными взрослыми.

— Почти ничего не имеет к жизни никакого отношения и поэтому ничего не стоит. Дорого стоит только жизнь. А её мало. Достойно уважения любое движение в сторону жизни, ваше тоже достойно. Честность — вот первое и наиглавнейшее условие жизни. Честность с собой. У вас, сударыня, этого добра пока хватает, не разбазарьте его в суете. Знаете, все эти разговоры про житейский ум... Если вашей честности хватит на сию хитрую вещь, то можно и её в хозяйстве держать. Только мало у кого получается два горошка на ложку поймать.

В этом заключалось второе Потрясающее Открытие: «Я могу себя уважать».

Небольшое художническое отступление. Позже я с удивлением узнала, что Володина «точка» являлась чуть ли не единственным местом, где друзья-художнички вели себя благопристойно. Возможно, аура старой московской квартиры, в которой Володина семья обитала с начала века, производила впечатление на чувствительных к эстетическим влияниям представителей богемы. Или, может быть, незаурядная личность самого Володи заставляла художничков чувствовать «пределы рамок». Так или иначе, но, ни диковатых оргий, ни пьяных истерик, ни других малоприглядных сцен в доме на «Баррикадной» не происходило.

Третье открытие было сделано после того, как, уже живя в общежитии, я попала в жуткий переплет и Добрый Дядя спас меня в очередной раз. Он разрешил мне звонить ему, но только в случае крайней необходимости. Видимо, он уже тогда опасался того, что вскоре всё-таки произошло между нами, и происходило потом больше десяти лет, поэтому избегал необязательного общения со мной. Крайняя необходимость наступила через два месяца моей учёбы. Меня обманом, накачав какой-то дрянью, чуть было не вовлекли в порносъемки. Местный «авторитет» вытащил меня оттуда, но бандитское благородство налагало на меня совершенно определённые обязательства. Что представляла собой общага медицинского училища в конце восьмидесятых, я расскажу как-нибудь потом. Может быть. Это было что угодно, только не обиталище будущих милосердных сестер.

Так вот, когда я, рыдая, спросила у Доброго Дяди, почему это всё со мной происходит, он ответил, глядя на меня тем самым страшноватым и притягательным взглядом:

— Потому что ты непозволительно красива для того, чтобы выжить одной.

— Я?! Непозволительно красива? — Я не кокетничала, а действительно не подозревала ни о чём таком.

Несколькими месяцами раньше насчет своей внешности я интересовалась у отца:

— Папа, а я красивая?

Этот вопрос созрел у меня после того, как одноклассник, славный мальчишка, сказал мне взволнованным быстрым шепотом:

— Ты красивая, как артистка.

И убежал.

— Красивая? Уж к тебе это определение никак не относится. — Как всегда пренебрежительно бросил отец.

Потом решил «подсластить» пилюлю:

— Но ты довольно приятной наружности, не уродина во всяком случае.

А Добрый Дядя в ответ на моё искреннее изумление, слегка скривившись лицом, как от зубной боли, неожиданно глухо сказал:

— А ты сходи на Володину квартиру, там все стены в твоих портретах. Толик постарался.

Это мое третье и последнее Открытие в ряду Потрясающих: «Хорошо это, или плохо, но я красива».

Кроме заявления о моей неземной красоте, я получила от Дидана ещё одно откровение — о нём самом.

Он исподволь уточнял и переуточнял: не случилось ли со мной хоть что-то из того плохого, что вполне могло случиться в общаге. То ли он, считая меня совсем наивной, не слишком старался скрыть свою заинтересованность, то ли после того, как я узнала, что, оказывается, красивая, во мне внезапно заработали новые рецепторы, но я почувствовала его облегчение, когда он выяснил, что со мной ничего не произошло. И меня взволновало его облегчение.

Ну, вот, хотела рассказать о Володиной квартире, с которой началась наша история с Женихом, а опять заговорила о Добром Дяде. Всегда всё о нём.

Куда-то прибываем. Киров, большая стоянка. Никогда не была в Кирове...или как он теперь называется? Я выяснила этот вопрос у женщины, торговавшей на платформе детскими игрушками — Вятка. Никаких ассоциаций кроме как со стиральной машиной, которая когда-то жила в доме родителей.

Глава вторая

Вятка — Пермь — Екатеринбург

Всё о нем. Судьба упорно сводила нас, не зная пощады, не оставляя времени на раздумья. После истории с неудачным началом карьеры порнозвезды мне нельзя было возвращаться ни в общагу, ни в училище. Добрый Дядя даже считал, что мне небезопасно оставаться в Москве. Ему нужно было время, чтобы оценить серьезность угроз, исходящих одновременно и от деятелей кино не для всех, и от влюбленного в меня бандита. Я быстро научилась не вникать, каким именно образом Добрый Дядя разгребает мои проблемы, просто выполняла его указания. Он увёз меня в деревню, в которой все теплые месяцы, большую часть года, жила его мать Лидия Павловна. Тогда она как раз уехала оттуда в Москву.

Собственно, Деревней то место только называлось, на самом деле это была окраина небольшого города. На огромном участке, представляющем собой эдакий сад-лес, на приличном удалении друг от друга располагались два дома. В старом деревянном двухэтажном доме жил двоюродный брат Доброго Дяди с женой; в нём поселялась и Лидия Павловна, когда выезжала из Москвы в Деревню. Второй дом, новый, кирпичный, тоже двухэтажный, Дидан построил для своей семьи, но никто из неё ни разу не бывал там. Эти скромные люди довольствовались для отдыха дачкой на Николиной Горе и домиком возле Феодосии. Позже я неоднократно бывала в крымском домике, пока старшая жена отворачивалась. Маленькая вилла — так было бы точнее это называть.