Железная коза

— Противный, не сплясать ли нам акробатический рок-н-ролл? Я буду с вами иметь инфаркт.

Независимо от того, что отвечал мужчина, гражданка Тринитрон, шурша желтым с шифроном платьем, начинала безумно хохотать, сбрасывала с левой ноги туфлю и убегала в коридор. Когда следующий гражданин не бросался за Соней вдогонку, она прекращала хохот, вздыхала, поправляла прическу и разочарованно чеканила:

— Я принимала астму за оргазм. — После чего подзывала дожидающегося с мешком верного слугу.

В мешке лежали левые туфли. Поскольку в обувном магазине продавец дает мерять одну туфлю и совершенно не следит за ее судьбой: кто же будет красть одну-то, мешок туфель достался Соне бесплатно.

Соня спланировала время столь щепетильно, что к без трех двенадцать мужчины должны были кончиться. И после каждого раунда (пять секунд на переобувание) у нее на физиономии светилась ни плюс — ни минус, равномерная вера в свою красоту. Некоторые даже стали подозревать в девице изощренное чувство юмора.

Соня не догадывалась, что своим поведением разбивает сердце истинной виновнице торжества Мутузе. Мадемуазель Гудроновне тоже хотелось феерично говорить «противный» и убегать с вакхическим хохотом. В народе про нее рассказывали, что эта дамочка увольняла неугодных так: поджигала избу, входила внутрь и загораживала выход до тех пор, пока не получала на руки заявление «по собственному желанию».

И когда самая плоская в мире Соня пригласила на танец мужчину с тросточкой и накладными усами, дочь своего отца, девица Мутуза Гудроновна оттолкнула оскалившую для смеха зубы нахалку и вручила спасенному сложенное вчетверо пожелтевшее от времени письмо. Недаром ее имя расшифровывалось как «не умеющая рассказывать анекдоты».

Если бы это письмо попало в руки знаменитого детектива Шварка Хлопса, индиферентного, как едущий на работу утром в понедельник в метро токарь, он указал бы своему френду доктору Хватсону, прячущему пишущую машинку под вторым дном ванной, де сей мятый опус заказывался у писца, который за копейку купцам челобитные пишет «послезливей». Двадцать лет тому. Тогда у писцов акурат в моде была неприличная загогулина вместо восклицательного знака.

Еще бы мистер сыщик определил, что письмо побывало в руках как минимум семи мужчин: двух наркоманов, одного сиониста, лесничего, еще одного сиониста, сантехника и личного шофера волхва-жреца Одоленьского. Не мудрствуя лукаво писец слизал текст из учебника литературы шестого класса: «Я вам пишу, чего же боле…»

Однако Кощубей — не сыщик. Он невольно взял письмо, как бомбу, как ежа и т. д.

И ОН увидел ЕЕ, и ОНА увидела ЕГО. Огорошенного, словно обнаружившего недостачу при инвентаризации, словно узнавшего, что «тройка» — это не обязательно пиво завода «Балтика», словно внутривенно прочувствовавшего соль сказки о плохом мерседесе и хорошем москвиче, словно у него запал Enter, словно он террористическим приемчиком захватил самолет в Голландии и потребовал лететь в СССР, который распался многажды лет тому.

Посторонним эта сцена напомнила что-то из Рубенса. Кажется, «Страшный суд» Микеланджело. Впечатленьице, прямо скажем, не ахти. Но ЕЙ уж замуж невтерпеж. А ОН? Как говорил Айгер ибн Шьюбаш, приписав себе чужую цитату: «От всех вместе взятых женщин мужчина не ожидает столько, сколько одна женщина от него самого».

Переодетый Кощубей попытался, как бы это… выровнять линию фронта. Он мечтал о Елене Прекрасной, согласен был на буфетчицу «Невского паласа» Марту, но это… В ночном чепце и кофточке, без накладных буклей и с одним бедным пучком волос. Она в этот день встала в восемь часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее с самого утра были устремлены на то, чтобы одеться как нельзя лучше. Было вытряхнуто из сундука трофейное бархатное платье на розовых шелковых чехлах, с розанами в корсаже. Волосы должны были быть причесаны а la grecque. Но за весь день удалось, да и то смазав голени рыбьим жиром, натянуть шелковые ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками.

На помощь дочери пришел родной отец маэстро Одоленьский. Издали узрев мизансцену, дворцовый интриган лучше выдумать не мог, чем захлопать, привлекая всеобщее внимание, в ладоши. И саранча его слов принялась хрустеть стебельками внимания гостей.

— Друзья мои, минутку внимания, друзья мои. Скажу вам по секрету, я приготовил еще один сюрприз. Являясь верным слугой господа нашего Дажбога и его супруги… забыл как называется, я дал обет выдать сегодня любимую дочь за самого бедного гостя. И вот, прошу вас, оглянитесь. Сей бедняк, рвань, голодранец, побирушка базарная, стоит рядом с моей любимой малышкой Мутузой. Пусть после соответствующей церемонии он всласть поводит своего коня наслаждения по лугам страсти.

Колдун понял, что коварный жрец разгадал инкогнито, что влип окончательно и бесповоротно, если не предпримет необратимых действий. Колдун Кощубей быстренько прищелкнул пальцами, неслышно пробормотал заклинание, долженствующее обратить негаданную невесту в облигацию трехпроцентного займа, и победно поднял глаза. Увы, передовик кадрового производства фройляйн Мутуза Гудроновна, липкая от пота и счастья как «Сникерс», и не собиралась ни во что превращаться. Она принимала поздравления и на протянутых для автографа фотографиях чиркала свое кадровое «Не возражаю».

Фройляйн Мутуза, кадровик и дочь своего отца, была дамой необъятной во всех направлениях, и заклинание срикошетило. А может и не срикошетило. Может, за девицу вступились высшие силы. Не зря она каждое утро начинала с молитвы. Просила у Ярилы-заступника жениха. И клялась, что будет верна мужу. Иногда. Что будет делать все, чтобы будущий муж не ревновал беспричинно. Что если и изменит, то только чужому мужу.

Боги с нетерпением ждали ее утренних молитв, как некогда все население империи «Утреннюю почту» по телевизору, ибо Мутуза была настолько омерзительна, что любое количество косметики на любое количество времени не меняло ситуацию. И наивные потуги кадровика слыть светской львицей вызывали у богов не смех, но хохот и даже снисходительную симпатию. Дуракам всегда везет.

А может быть, и эта версия нам представляется наиболее вероятной, заклинание было выпущено со слабой начальной силой, достигло цели уже на излете и, угодив аккурат в спрятанный за пазухой фройляйн камень, сдулось. Во многих музеях боевой славы западных и восточных славян хранятся камни с отметиной. И каждый экскурсовод готов вылить на вас ушат слюны, божась, что именно в их музее тот самый подлинник, отведший беду от девичьей груди.

От волнения у Кощубея отпали накладные усы. Пусть ликуют его враги и предаются печали друзья. Верный Пурилис кинулся поднимать потерю, но было поздно. Гости сделали вид, что узнали повелителя только теперь. Невеста смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Все смешивалось в одну блестящую процессию. Равномерный гул голосов, шагов, приветствий оглушил фройляйн; свет и блеск еще более ослепил ее. Она топталась, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно, как в приемные часы. «Давно я ждала тебя», — как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка своей просиявшей из-за готовых пролиться слез улыбкой.

— Слава князю-жениху!!! — грянули гости.

Мосье Одоленьский на радостях осушил полный водки «Жириновский» спортивный кубок. Он его когда-то получил за первое место в перетягивании на свою сторону. Соня Тринитрон, играя бурную радость за подругу, кинулась на халяву целовать жениха, жадно раздула ноздри до диаметра пепельниц, но была схвачена за косу именинницей-невестой и уведена в принудительном порядке в кабинет с номером пять. Фройляйн Мутуза была на той высшей ступени счастия, когда человек делается игривым, как американский баптист-песенник.