Железная маска (сборник)

Повозки с всевозможными съестными припасами, всадники и пешие путники, со скрежетом, грохотом и криками двигавшиеся во все стороны по набережным и прилегающим улицам, на которые, сокращая дорогу, время от времени сворачивал фургон комедиантов, оглушили и ошеломили молодого человека, привыкшего к посвисту ветра в ландах и гробовой тишине своего ветхого замка. Сигоньяку казалось, что в голове у него беспрестанно вращаются мельничные жернова, он даже слегка пошатывался, как во хмелю.

Наконец над дворцовыми фронтонами показался шпиль Сент-Шапель, капеллы, возведенной самим Людовиком Святым, и засверкал своим филигранным совершенством в последних лучах заката. Повсюду в окнах зажигались огни, расцвечивая темные фасады домов, а река отражала их на своей черной глади, превращая в шевелящихся огненных змей.

Затем на набережной выступили из полумрака очертания церкви и монастыря Великих Августинцев, а на площадке у Пон-Неф – Нового моста – Сигоньяк разглядел в сумерках смутные очертания конного памятника прославленному королю Генриху IV. Однако фургон тут же свернул на улицу Дофина, и бронзовый всадник вместе с конем скрылись из глаз.

Именно здесь, на улице Дофина, неподалеку от ворот, носивших то же название, располагалась большая гостиница, в которой случалось останавливаться даже посольствам из дальних стран. Таверна в нижнем этаже гостиницы могла вместить до сотни постояльцев. Для лошадей здесь всегда находились овес и охапка сена, а для путников – удобная постель.

Эту гостиницу Тиран и счел самой подходящей для размещения своей братии. Состояние их финансов позволяло такую роскошь – причем, роскошь далеко не бесполезную, так как она работала на престиж труппы, показывая, что в ней собрались не какие-то провинциальные мошенники, которых нищета загнала на подмостки, а настоящие мастера актерского ремесла, честно зарабатывающие на жизнь своими дарованиями.

Столовая, в которую вошли актеры, ожидая, пока им приготовят комнаты, располагалась рядом с гостиничной кухней. Но что это была за кухня! Ее размеры были явно рассчитаны на аппетит Гаргантюа или, на худой конец, его сынишки Пантагрюэля. Целые древесные стволы пылали в исполинском очаге, походившем на ад, как его изображают в знаменитых мистериях на соборной площади города Дуэ. На вертелах, расположенных в три этажа, золотились, истекая душистым жиром стаи гусей, пулярок и цыплят. Там жарились целые четверти бычьих туш, телячьи и свиные окорока, не говоря уже о всяких там куропатках, бекасах, перепелах и прочей мелочи. Поваренок, сам уже наполовину изжарившийся, хоть одет он был в один лишь холщовый фартук, поливал всю эту снедь мясным соком с помощью половника, черпая им снова и снова из противня, подставленного под вертела.

Вокруг громадного дубового разделочного стола суетился целый полк поваров и поварят. Они передавали помощникам уже нашпигованные, связанные и приправленные специями тушки птицы, а те мчали их к раскаленным, сыплющим искрами печам, похожим скорее не на кухонные, а на те, что пылают в кузнице Вулкана, да и повара в этом чаду, подсвеченном отблесками пламени, походили на кузнецов-циклопов. Вдоль стен грозно сверкали батареи кухонной утвари из красной меди и латуни: котлы и кастрюли всех размеров, жаровни для запекания рыбы, в которые можно было поместить стофунтового осетра, формы для пирогов в виде башен, куполов, пагод и сарацинских тюрбанов, – словом, все наступательные и оборонительные орудия, какими только пользуется бог гастрономии.

Из буфетной то и дело выплывала в кухню дебелая служанка, пышная и румяная, словно сошедшая с картин фламандских мастеров, неся корзины, полные овощей, фруктов и всевозможных приправ.

«Подай сию секунду мускатный орех!» – требовал один из поваров. «Щепотку корицы! И побыстрее!» – вопил другой. «Подбавь сюда перцу и гвоздики!.. Наполни солонки!.. Майоран!.. Лавровый лист!.. Ломтик свиного сала, да нарежь потоньше!.. Поддай жару – эта печь совсем остыла!.. А в этой сбрызни угли водой – так разошлась, что все сгорит… Следи за бульоном!.. Разбавь соус, смотри – слишком загустел… Белки не поднялись, взбивай их, взбивай, нечего жалеть!.. А ну-ка, обваляй этот окорок в зернах пажитника!.. Да снимите же проклятого гуся с вертела, он совсем готов!.. А ту пулярку поверни еще пару раз!.. Живее, живее, мигом давай сюда говядину! Велено, чтобы была с кровью! А телятину и цыплят ни в коем случае не трогай!.. И запомни, пострел: поварское дело – не шутка, а дар божий…. Бегом отнеси жюльен в шестой номер… Эй, кто там заказывал перепелку в тесте?..»

В этом веселом гаме распоряжения и замечания то и дело перемежались солеными остротами, прямо относящимися к тому или иному блюду, приправе, закуске или лакомству.

Тиран, Блазиус и Скапен, большие любители поесть, только облизывались, слушая эти возбуждающие аппетит речи, которые, по мнению всех троих, стоили всего краснобайства и глубокомыслия античных риторов и философов, чей пафос ничего не говорит желудку.

– Если б моя воля, я расцеловал бы в обе щеки главного повара! – заметил Блазиус. – Вы только посмотрите на него – он жирен и пузат, почище какого-нибудь аббата. И с каким величественным видом он повелевает всеми этими горшками и кастрюлями! Ни один полководец, увлеченный битвой, не может с ним сравниться!

Вскоре появился гостиничный слуга и сообщил актерам, что их комнаты готовы. И в ту же минуту в столовую вошел новый гость, сразу направившийся к очагу. Это был мужчина лет тридцати, рослый, сухопарый, весь словно свитый из жил и мускулов, с довольно неприятным выражением лица, впрочем имевшего правильные и довольно красивые черты. Отблеск пламени позволял видеть только его профиль, но и этого было достаточно, чтобы заметить зоркие и недобрые глаза, прячущиеся под далеко выступающими надбровьями, орлиный нос над густыми висячими усами, тонкую нижнюю губу и тяжелый, небрежно вылепленный природой подбородок. Простой воротник из накрахмаленного холста открывал худую шею с выпирающим кадыком, который, как говорят деревенские старухи, представляет собой четвертушку райского яблока, застрявшего в горле Адама и унаследованного кое-кем из его потомков.

Наряд незнакомца состоял из короткого темно-серого камзола, надетого поверх куртки из буйволовой кожи, коричневых панталон и войлочных сапог, собранных складками под коленями. Следы грязи на сапогах – свежие и уже засохшие – свидетельствовали, что ему пришлось проделать немалый путь, а почерневшие от крови звездочки шпор сказали бы наблюдателю, что всадник не щадил своего усталого коня. На широком кожаном поясе приезжего, туго стянутом на тонкой талии, висела длинная рапира с кованой чашкой. При нем также был темный плащ, который он вместе со шляпой небрежно бросил на первую попавшуюся скамью. Не так-то просто было определить, к какому сословию принадлежит незнакомец: он не походил ни на купца, ни на зажиточного горожанина, ни на солдата. Скорее всего, он принадлежал к тем обедневшим дворянам, которые поступают на службу к вельможам и всеми доступными способами отстаивают их интересы.

Сигоньяк, на которого вся эта кулинарная мистерия никак не действовала, с любопытством поглядывал на долговязого незнакомца, чье лицо показалось ему смутно знакомым. Однако припомнить, где и когда они могли бы встречаться, барону так и не удалось, несмотря на то что он усердно рылся в памяти. Вместе с тем некое чутье подсказывало ему, что с этим господином они сталкиваются не впервые. Подозрения эти стали еще более основательными, когда незнакомец, перехватив взгляд молодого человека, быстро отвернулся и склонился над очагом, делая вид, что греет озябшие руки.

Не припомнив ничего определенного и поняв, что более пристальное внимание к этому господину может привести к бессмысленной стычке, барон поднялся и последовал за членами труппы. Те сперва разбрелись по своим комнатам, привели себя в порядок после дороги, а затем снова сошлись в просторной столовой со сводчатыми потолками за ужином. Трапеза была обильной и сытной, и актеры, уставшие и проголодавшиеся, отдали ей должное сполна.

Блазиус знай нахваливал здешнее вино и наполнял свой стакан снова и снова, не забывая товарищей. Он был не из тех пьяниц, которые служат Бахусу в одиночку: ему нравилось пить самому не меньше, чем поить других. Тиран и Скапен, разумеется, не отставали, зато Леандр, как обычно, скромничал, так как боялся избытком спиртного повредить чистоте своего лица, что совсем ни к чему исполнителю ролей первых любовников. Ну, а барона продолжительное воздержание в замке Сигоньяк приучило к сугубой трезвости, и нарушал он это правило с большой неохотой. Помимо того, его все еще тревожило присутствие в гостинице незнакомца, показавшегося ему знакомым. Хотя что может быть более заурядным, чем появление нового постояльца в открытом для любых гостей заезжем дворе?

Обед, он же и ужин, прошел шумно. Разгоряченные отменной едой и вином, довольные тем, что наконец-то оказались в Париже – Мекке всех искателей успеха, согретые густым теплом очага после долгих дней в промозглом фургоне, актеры предавались самым невероятным фантазиям. В мечтах они уже соперничали с труппами «Бургундского отеля» и театра «Маре» [55] . Им бешено рукоплескали, их носили на руках, зазывали ко двору, они заказывали комедии и трагедии лучшим драматургам, капризничали, бранились с поэтами, пировали с вельможами и не знали, куда девать золото.

55

«Бургундский отель» – крупнейший драматический театр Парижа в XVII в. и первый постоянный театр во Франции, театр «Маре» («Театр на Болоте») располагался в квартале, носившем название «Болото». В труппах этих театров играли самые выдающиеся актеры того времени.