Железные Лавры

– Ты вот, жрец, судьбу всё неким промыслом прикрываешь, в коем и сам дальше своего носа звеньев не видишь, как ни щурься, - блестел бард гладкой чернотой зубов. – Да только скажу тебе, если промысл и есть, так его граф раньше нас стал на свою сторону перетягивать, как замерзший жених – теплую шкуру на брачном ложе. Что нам делать? Неужто шестью руками против его двух не перетянем твой промысл на свою сторону, если в нем, в твоем промысле, есть наше спасение и ты с ним и послан сюда, как ярл – с мечом, а я – со своей арфой? Что скажешь, жрец?

– Уж ты сначала договори, певец, - без труда извернулся я, не подготовив заблаговременно никакого умного пророчества.

– Узнаем-ка все трое, как кто из нас родился – так, глядишь, из самых начал пути легче будет высмотреть общее направление, коли промысл он как истинный промысл, а не судеб пустозвонство, - выложил идею бард, как не зачахнуть в этом полуподвале от скуки.

– Если судьба жреца – здесь корень и основа, - подал голос ярл, не двинув валуном головы, - то всем нам надо кинуться в реку вместе с его Богом, писаным на древе. Там надежда, что вместе вынесет живыми, меня – на трон, тебя – с твоей арфой к трону, а жреца – неизвестно куда, раз он сам не знает, куда ему теперь надо.

– Не торопись, славный ярл, еще не слышим последнего грома твоей судьбы и не намокли под дождем моей. А только, раз тебе жрец уже поведал про себя, то сам и начинай, а потом подремлешь, когда очередь жреца придет. – Так мудро и догадливо заметил бард, смерив ярла взглядом, как лесоруб – поваленное им древо.

Ярл Рёрик Сивые Глаза дотянулся рукой до своего темени, пошевелил там пальцами, точно разгоняя вшей и мысли. И, не отрывая руки от головы, тяжело накатил ее нам в глаза. Мы увидели в белизне меж волос короткую борозду-шрам, что концами указывала точно на нос и на хребет. Оказалась, то – главная у ярла межа судьбы. Когда-то ранили его в голову (верно, что голова ярла – его Ахиллесова пята, поднятая до вершины!) – и теперь он все свои подвиги помнил только по чужим рассказам и песням-висам.

– Мне беречь нечего. Певцы помнят обо мне больше, чем сам про себя. Куда ни приду – везде напомнят то, что как раз и пригодится вспомнить в тот самый нужный час, - изрек ярл, и стало ясно, что никаких расспросов уже не полагается: любая небылица вплетется в его судьбу, любая пойдет ровной бороздой по ее полю.

Надо было, однако, помнить заранее, дабы не разочароваться, что все речи у ярла короткие и прямые, как взмах мечом или бросок копья. Он как начал свою историю, в коей куда больше места нашлось его родителю, чем ему самому, так и закончил – вдохнул и выдохнул. Мы с бардом переглянулись и помолчали, будто в один дух выпили с ним вдвоем по малой чаше вина, а потом спохватились, что забыли возгласить, за кого пьем.

Ничего не узнал о ярле для себя нового, однако одна неведомая жемчужина в обширной и жилистой раковине его судьбы все же нашлась.

Отец ярла Рёрика Сивоглазого, ютландский ярл Амлет Двурогий Щит (он носил щит с рогами буйвола наверху, украшением полезным – перехватывать пики, мечи и топоры, а при случае и наносить смертельный удар), был в жизни великим воином, но больше – искателем далеких грёз, а не богатств. Ходил в поисках земель сидов на своем драконьем корабле дальше заката Солнца, видел его оборотную сторону и нашел там земли, хотя обширные, но на чудеса пустые и населенные некими пернатыми и бронзовокожими людьми, кои живут в утлых палатках и поклоняются оленям. Ходил ярл Амлет за земли гиперборейские на север, но увидел там земли совсем ледяные, бескрайние и еще более порожние на грёзы об Асгарде. На обратном пути ярл сделал большой привал в лесной скифской Гардарике[1].

Там он, своего отдыха и спокойствия ради, умиротворил повздоривших между собою коренных лесных скифов и норманнов, по торговым делам селившихся вблизи скифских городов. Причем - с куда большим ущербом для норманнов, коих даны не любят. За такую помощь гостеприимные и хлебосольные лесные скифы стали так ублажать ярла Амлета, что люди его не на шутку разъелись и сам он едва корни не пустил в те леса.

Однако беда не за горами ходит. Женщины у лесных скифов, как говорят, очень красивы (в чем я убедился много позже!). И вот, на свою беду, ярл Амлет, сам далеко не уродец, тайно сошелся с супругой одного из самых родовитых скифов. Чем такие поэмы кончаются, известно. Родился младенец – точь-в-точь малёк самого ярла Амлета, не признать было нельзя. А тут вдруг мор напал на людей ярла Амлета. Скифы рассудили: всё к одному. И изгнали ярла вместе с младенцем.

На обратном пути буря разбила корабль. Сам ярл и двое его последних воинов спаслись, дошли в своей броне по дну до берега. А своего сына-младенца, названного Рёриком, ярл утратил и стал думать, что поглотила того пучина и унесла: малой еще не умел ходить ни по дну морскому, ни по сухой земле.

Мрачный и злой вернулся ярл Амлет на свою землю и обнаружил, что ее уже захватил его дядька, по подошедшим вовремя слухам, отравивший отца ярла Амлета и, уже безо всяких слухов, а въяве женившийся на скороспелой вдове и матери ярла Амлета.

Злую, свёрнутую в тугой жгут силу, вместо бескрайних грёз, принес с собой ярл Амлет. Втроем со своим малым войском он порубил все войско узурпатора, порубил и его самого, после чего вздохнул и умер от ран, так и не узнав, что сын его не утонул, а был вынесен приливной волной в устье реки неизвестного имени.

Вот тут пролегает в судьбе ярла Рёрика глубокая межа-шрам между баснословным и известным всему миру вымыслом и смиренной правдой.

В висах поётся, будто после морского отлива обнаружила младенца медведица, искавшая на берегу брошенных морем рыб и другую вкусную, не поспевшую за обратной волной живность. Младенецприглянулся сердцу зверя, а не его утробе. Она утащила его в свое жилище, там выкормила вместе со своими детьми, а когда сын ярла возрос, то всем премудростям обучили его иные звери. Последним был мудрый ворон, обучивший юного и нового ярла всяким человечьим языкам.

Многое не сходилось. Не понятно было, кто же обучил отрока боевой силе, кто выковал ему меч и позолотил его рукоятку, кто одарил кинжалом и сказал, где его держать. Ярл поведал нам, что помнит три брадатых, но все же различимых по степени седины головы и три крепких, но тоже разных по виду руки. Позже мы с бардом вдвоем рассудили, что знаем теперь тайну ярла, кою более не знает никто. Предположили мы, что не из любви, а для дела растили неизвестные люди грозного младенца, узрев в нем точное подобие ярла Амлета. И память о себе тем точным, особым ударом по темени отсекли, чтобы не знал толком своей истинной истории юный ярл Рёрик. Что это были за люди, теперь не узнать, а только по всему выходило: поставили они Рёрика на ноги и направили лицом на принадлежавшие ему по наследству земли, рассказав ему об отце.

На тех землях, тем временем, уже сидел новый незаконный хозяин – сын дядьки ярла Амлета, то есть теперь – дядька самого наследника. Сей узурпатор, однако, оказался очень умным. Вышел на свои межи встречать племянника один и без оружия, с разведенными для объятий руками и богатыми дарами в повозке за спиной. Он живо убедил юного ярла Рёрика, что его судьба не на земле сидеть, а вершить подвиги и искать корону потяжелее и подороже.

Простодушный и беспамятный ярл принял дары, повернулся к мудрому дядьке лопатками, не боясь удара, и пошел на баснословные подвиги, видно, безнадежно огорчив своих тайных воспитателей-северян.

И первым подвигом, как известно по песням-висам, было поражение огромного огненного змея, державшего в страхе целый город. Только тот змей на поверку оказался шайкой разбойников, любивших в сумерках изображать из себя змея и пугать народ. Они сшили из шкур длинную большую кишку с дырками для ног. Выстроившись гуськом, они надевали эту шкуру разом на всю компанию и ходили, как пьяные, а таковыми и были. Получался страшный извивающийся змей с факелом, торчавшим из пасти. Ярл Рёрик, хотя еще и пятнадцати лет ему не было, не устрашившись, настиг змея и порубил его всего, как колбасу к столу великана. Только шайкой оказалась компания детишек богатых горожан – они и шалили. Пришлось юному ярлу уносить ноги, не рубить же весь город в самом начале жизни.